Политические сочинения. Том III. История политических институтов - Герберт Спенсер

Хотя мнение покоренного и безоружного низшего общества становится мало значащим в смысле политического фактора, однако мнение господствующей вооруженной части продолжает оставаться главным основанием политической деятельности. Так, нам говорят о жителях Конго, что «король, царствующий деспотически над народом, часто встречает препятствие проявлению своей власти со стороны вассальных князей». Так, нам сообщают и о дагомеях, управляемых деспотически, что их «министры, военачальники и жрецы в отдельности могут быть и часто бывают наказываемы королем, но коллективно они являются для него слишком большой силой, и без общего их содействия король немедленно бы лишился своей власти». Все это мы должны признать как действительно бывшее и еще теперь обнаруживающееся в различных более нам известных обществах, в которых власть верховного главы номинально абсолютна. Начиная с того времени, когда римские императоры были выбираемы солдатами и низводились с престола в том случае, если не нравились им, и до нашего времени, когда мы находим многие примеры, подтверждающие эту истину, политическая сила или слабость самодержца зависят от большей или меньшей поддержки его власти влиятельными классами, и даже чувства тех, которые политически пресмыкаются, сильно влияют на политическую деятельность: пример – влияние турецкого фанатизма на решения султана.

Можно бы припомнить большое число фактов, если бы мы захотели точно оценить могущество воли агрегата по сравнению с волей автократа. Сюда можно отнести тот факт, что автократу вменяется в обязанность почитать и поддерживать массу постановлений и законов, имеющих свое основание в чувствах и понятиях прошлого времени и получивших санкцию религии; так, в Древнем Египте династии деспотов жили и умирали, оставляя социальный строй существенно неизменным. Сюда же можно отнести факт, что существенные перемены социального строя, не согласующиеся с общим чувством, бывают впоследствии времени снова отменяемы. Так, в Египте, где Аменхотеп IV, несмотря на возмущение, успел установить новую религию, она была уничтожена в последующее царствование[73]; сюда же подходит и тот факт, что законы, идущие вразрез с общею волею, оказываются неудачными, примером чего могут служить законы против роскоши, издававшиеся средневековыми королями, постоянно возобновляемые и постоянно падавшие. Это факт, что самый высочайший, каким он может быть, и божественный, каковую природу ему приписывают, всемогущий король является, однако, связанным обычаями, делающими его каждодневную жизнь жизнью подчиненной; мнения живых заставляют его исполнять предписания мертвых. Сюда подходит и тот факт, что в том случае, если король не соображается с обычаями или другим каким-либо образом возбуждает своими действиями против себя неприязненное чувство, его слуги, гражданские и военные, отказываются служить ему и обращаются против него – и этим же путем дело идет до разных иных крайностей. Сюда же подходит и дальнейший факт, что обыкновенно в обществах, где иногда ниспровергается король, возбудивший неудовольствие, на его место поставляется другой король, что объясняется тем, что чувство в среднем выводе не только не тяготится самодержавием, а, напротив, желает его, создает абсолютных правителей и дает им ту власть, которой они располагают, – то, что некоторыми называется верностью (loyality), а другими раболепием (servility).

Но главная истина, которую трудно оценить достаточным образом, состоит в том, что хотя формы и законы всякого общества суть отверделые продукты идей и чувств людей, живших в прошлое время, однако они становятся действующей силой, подчиняя себе чувства и идеи живущих людей. Нам привычен тот факт, что воля «мертвого» («the dead hand») контролирует действия живых в отношениях владения собственностью; но действия «мертвого» в направлении жизни вообще, через сложившуюся политическую систему, несравненно шире. То, что из часа в час в каждой стране, управляемой деспотически или иным образом, производит повиновение, делающее возможным политическую функцию, это есть накопленное и организованное чувство, питаемое к унаследованным учреждениям, сделавшимся священными по традиции. Отсюда неоспоримо, что «чувство общественности» – принимая это слово в самом широком его значении – есть единственный источник политической власти: по крайней мере в тех общинах, которые не находятся под чужеземным господством. Так было с самого начала политической жизни, и так, в сущности, еще и продолжает быть.

§ 470. В науке установилось положение, что с причинами, еще действующими ныне, слились в одно причины, которые, действуя подобным же образом в прошлое время, произвели нынешнее положение вещей. Принятие этого положения и исследование вопросов, возбуждаемых им, влечет к подтверждению вышеизложенных заключений.

Каждодневно всякий общественный митинг (собрание) снова дает пример той же самой политической дифференциации, которая характеризует примитивную политическую деятельность, – снова дает и пример действия составляющих ее частей. Наибольшую массу обыкновенно представляют люди мало выделяющиеся, образующие слушателей, все участие которых в ходе дел заключается в выражении одобрения или неодобрения, в произнесении да или нет по поводу предложенных решений. Затем есть меньшая часть, стоящие у трибуны, состоящая из людей, которым богатство, положение или способности придают влияние, – эта часть ведет прения. Наконец, есть выборный председатель, обыкновенно человек наиболее знаменитый, которому подчиняются как говорящие, так и слушающие, – временный король. Даже без всяких формальностей собравшаяся сходка немедленно распадается более или менее ясно на эти подразделения, а когда собрание становится постоянным телом, как собрание людей, образующих коммерческую компанию, или филантропическое общество, или клуб, тогда немедленно эти три подразделения получают определенность – являются президент или старшина, совет или комитет и пайщики или члены. К этому следует прибавить, что хотя первоначально каждая из этих добровольно образовавшихся постоянных ассоциаций, подобно собранию примитивной орды или современному публичному митингу, обнаруживает такое распределение власти, при котором немногие избранные с их главою являются подчиненными массе, однако в зависимости от обстоятельств отношение между властью отдельных частей обыкновенно подвергается более или менее значительным переменам. Там где члены массы являются не только очень заинтересованными в ведении дел, но и поставленными в такое положение, что легко могут кооперировать, там они сдерживают немногих избранных членов и их главу; но, наоборот, там где отдаленное расстояние между членами, как, например, между железнодорожными акционерами, мешает соединенной деятельности, там избранное меньшинство становится в значительной степени олигархией, а из олигархии нередко выступает автократ: конституция становится деспотизмом, умеряемым переворотами.

Говоря о ежечасно представляющихся доказательствах того, что сила политической агентуры производится агрегативным чувством, частью воплотившимся в утвердившейся системе, унаследованной от прошлого, частью вызванным непосредственными обстоятельствами, я не только имею в виду доказательство того, что наши собственные политические действия определены подобным же образом, и не только того, что действия всех меньших обществ, сплотившихся временно или постоянно, определяются тем же. Я имею в виду большее; я желаю осветить непреодолимый контроль среднего чувства и мнения над нововведением вообще. Факты в роде того, что закон не в силах бывает