Политические сочинения. Том V. Этика общественной жизни - Герберт Спенсер

рабство имел широкое распространение. Торг детьми существует у огнеземельцев, у жителей Новой Гвинеи, Новой Зеландии, у даяков, у малагашей и многих других нецивилизованных народов; он существовал и у предков народов цивилизованных. Еврейский обычай дозволял продажу детей и захват их за долги. Римляне продолжали продавать детей до времен империи и даже после установления христианства. У кельтов Галлии подобная же торговля производилась, пока не была подавлена эдиктами римских императоров, а германцы упорно держались этого обычая до царствования Карла Великого. Конечно, если свобода детей пренебрегалась в такой крайней степени, то ею пренебрегали и в менее важных случаях. Безразлично, каков бы ни был возраст, римлянин не мог жениться без согласия отца. Конечно, наряду с непризнанием права жизни и свободы мы видим и непризнание права собственности. Если дети не могли обладать собою, то, конечно, они не могли владеть чем-либо иным. Поэтому мы видим, что у римлян сын мог лишь путем юридических уловок приобретать независимое право собственности на некоторые виды имущества вроде военной добычи и известного рода жалованья за гражданскую службу.

Здесь мы не можем описывать, какие стадии постепенно привели к широкому допущению справедливых притязаний детей, встречаемому теперь в цивилизованных обществах. Последовательные перемены постепенно установили для детей широкую степень свободы – в некоторых случаях, как, например, в Соединенных Штатах, более значительную, чем можно считать справедливым или же политичным. Здесь мы должны главным образом отметить, что признание прав детей сделало наибольшие и самые скорые успехи там, где промышленный тип всего более перерос военный тип. Во Франции, до эпохи революции, с детьми обращались как с рабами. Сыновья, даже взрослые, за обиду, нанесенную отцам, могли быть посажены в тюрьму, а порою и действительно туда попадали, а девушек заключали против их воли в монастыри. Лишь после революции права сыновей были «наконец провозглашены», а «личная свобода перестала быть в зависимости от lettres de cachet, добывавшихся несправедливыми и жестокими отцами». Хотя у нас, в Англии, в прошлые столетия обращение с детьми было жестоким, отец не имел власти заключить в тюрьму сына просто по собственному желанию. До новейших времен родительские запрещения относительно браков детей, даже совершеннолетних, правда, добровольно признавались в широкой степени, но не имели легального признания. В настоящее же время хотя на континенте родительское ограничение вступления в брак детей применяется в широкой степени, но в Англии брак, противный желанию родителей, вполне удобно совершается и даже не возбуждает значительного общественного порицания, а часто и вовсе не вызывает никакого порицания.

Таким образом, существует крайний контраст между тем древним состоянием, когда дитя могло быть убиваемо безнаказанно, подобно скоту, и новейшим состоянием, когда детоубийство признается убийством, а искусственное производство выкидыша – преступлением и когда жестокое обращение или недостаточное прокормление детей родителями стало наказуемым и ребенок стал правоспособным в имущественном отношении, под условием установления опеки.

§ 341. Еще раз мы, стало быть, встречаем соответствие между теорией и практикой, между этическими повелениями и политическими улучшениями, между дедукциями из основных начал и индукциями из опыта.

Имея в виду одновременно этику семьи и этику государства и необходимость в изменчивом компромиссе между тем и другим во время перехода детей от младенчества к зрелому возрасту, принимая во внимание одновременно благо особи и сохранение расы, мы приходим к приблизительно определенным заключениям относительно справедливых притязаний детей. Эти заключения, достигаемые априорно, проверяются апостериорно историческими фактами, показывающими нам, что наряду с прогрессом от низших типов к высшим общественным типам возрастало сообразование законов и обычаев с моральными требованиями.

XXII

Так называемые политические права

§ 342. Ежедневно мы видим примеры того, что люди думают лишь о ближайшем и игнорируют отдаленное. Сила локомотива обыкновенно приписывается пару. Нет надлежащего сознания того факта, что пар просто посредник, а не инициатор, каковым оказывается жар огня. Не замечают, что паровая машина есть, в сущности, нагревательная машина, отличающаяся от других, – например, от машины, действующей газом, – единственно инструментами, применяемыми к преобразованию молекулярного движения в массовое.

Это ограничение сознания прямыми отношениями и игнорирование косвенных отношений обыкновенно извращают рассуждения о социальных вопросах. Первичное действие, произведенное кем-либо, кто строит дом, или сооружает дорогу, или орошает поле, состоит в том, что это дает работу людям. Работа, более ясно представляющаяся в мысли, чем средства существования, ею добываемые, начинает рассматриваться как самостоятельное благодеяние. Воображаемое благо состоит не в возрастании запаса предметов удобства или практических применений, содействующих удовлетворению человеческих потребностей, но в затрате труда, производящего эти предметы. Отсюда разные заблуждения – например, утверждение, что пожар выгоден для торговли, или же та иллюзия, что машины вредны народу. Если бы вместо ближайшего предмета – труда имелась в виду окончательная цель – продукт, то такие ошибки могли бы быть устранены. То же относится к заблуждениям, относящимся к денежному обращению. Монеты, которые можно выменять на желательные вещи всякого рода, сами связываются в умах людей с понятием ценности в большей степени, нежели вещи, которые за них покупаются, хотя эти вещи как средство удовлетворения желаний представляют настоящую ценность. Далее, обещания уплаты, заменяющие деньги, несмотря на то что внутренняя их ценность[13] равна нулю, и только потому, что ежедневный опыт убеждает в их покупательной силе, до такой степени сочетаются с понятием ценности, что изобилие их мысленно отожествляется с богатством; отсюда вытекает убеждение, что требуется лишь изобилие банковых билетов для обеспечения национального благосостояния. Заблуждений этого рода можно было бы избежать, если бы рассуждение велось при помощи терминов, относящихся к самым предметам потребления, вместо того чтобы применять термины, относящиеся к символам.

Господство ближайших мотивов над сознанием и изгнание более отдаленных мотивов – это забвение целей и возведение средств на место целей – вновь обнаруживается в деле воспитания. Было время, когда знание, приобретенное в древности, перестало быть общим благом; в те времена изучение латыни и греческого языка, на которых это знание было записано, стало необходимым как средство приобретения этих сведений, и тогда на него смотрели именно как на средство. Но теперь, когда прошло столько времени после того, как это древнее знание стало нам доступным на нашем языке и когда накопилась гораздо большая сумма новых знаний, изучение латыни и греческого языка все-таки продолжается; мало того, оно, в сущности, рассматривается как цель, причем первоначальная цель совсем утрачена. Молодые люди, обладающие сносными познаниями по древним языкам, считаются получившими образование, хотя могло случиться, что они приобрели лишь ничтожные познания из числа тех, которые воплощены в древней литературе, и вовсе ничего