Рычаг богатства. Технологическая креативность и экономический прогресс - Джоэль Мокир

изобретатели и изобретатели раннего нового времени не могли даже и мечтать о карьере таких изобретателей XIX и XX вв., как Джордж Вестингауз, Чарльз Холл или Эдвин Лэнд, обративших свои блестящие идеи в огромные состояния и создавших корпоративные империи, основанные на массовом производстве. Понятно, что при относительно небольших ожидаемых выгодах и менее надежной позиции самих изобретателей изобретения и инновации в прошлом были более рискованным делом, чем в нашу и недавнюю эпоху.

Экономисты полагают, что большинство индивидов не склонны к риску, однако нам немногое известно о факторах, определяющих степень такой склонности. Некоторые факторы, задающие готовность идти на риск, находятся в зависимости от уровня развития экономики – например, от существования институтов, создающих возможность диверсификации. Готовность идти на риск также определяется формой функции полезности, которая отчасти носит индивидуальный характер. Кроме того, известное значение может иметь структура домохозяйства. Глава большой семьи при прочих равных условиях будет вести себя более осторожно, чем глава нуклеарной семьи, так как от него зависит больше людей. Хозяева династических семейных фирм считали себя смотрителями предприятий, которые существовали до них и просуществуют еще долго, и потому могли быть более осторожными, чем менеджеры недолговечных компаний. Другим возможным фактором являлись изменения в распределении дохода, так как те индивиды, чья общественная позиция находится под угрозой, более склонны к риску (Brenner, 1983). В данном случае важную роль могут играть возможности для диверсификации, предоставляемые крупными деловыми предприятиями. Однако, пока у нас нет хорошей теории, описывающей показатели, от которых зависит склонность к риску, мы не сможем сказать ничего определенного на эту тему.

Готовность к риску – всего лишь один из факторов, привносящих неопределенность в уровень интенсивности инноваций. В интересном фрагменте Шумпетер (Schumpeter, 1950, p. 74) указывает на важный принцип, связанный с инновационной деятельностью в условиях неопределенности. Если индивиды хронически преувеличивают свои шансы на успех, то их поведение может показаться рискованным, а общество получит больше технических изменений по сравнению с ситуацией, когда индивиды верно оценивают свои шансы. Подобный оптимистический уклон может до некоторой степени уравновешивать типичную тенденцию к недостатку технических изменений (вследствие того, что социальные выгоды, как правило, сильно превосходят частные выгоды). Многие выдающиеся изобретатели умерли в бедности и безвестности, и это говорит о том, что хотя частная прибыль от социально полезных изобретений ex post была низкой, они все равно совершались, так как изобретатели переоценивали величину частной прибыли (Nye, 1991).

Географическое окружение

Ситуация еще больше усложнится, если мы покинем уровень индивидуальной креативности и приступим к изучению некоторых социальных факторов, влияющих на технические изменения. Воздействие физического и культурного окружения на степень технической креативности конкретного общества – вопрос чрезвычайно спорный, в частности из-за непроясненности самой концепции причинности. Если в саду вырос цветок, можем ли мы «объяснить» его существование, не выходя за пределы простых монопричинных рамок? Благоприятное окружение складывается из солнечного света, воды, соответствующего химического состава почвы, а также отсутствия вредителей, града и хулиганящих детей. Однако истинная «причина» существования цветка – посадивший его садовник. Лишь немногие из внешних факторов являются строго необходимыми или достаточными, и они лишь допускают существование цветка, а не являются его причиной в прямом смысле слова. В некоторых случаях экономические и социальные условия играют роль фокусирующих устройств, определяя направление уже существующего креативного потенциала и давая ему выход. Все это ведет к известной путанице, в которой мы попытаемся разобраться, изучив ряд ключевых элементов того географического, социального и экономического окружения, в котором происходят технические изменения.

Связь между физическим окружением и техническими изменениями выявить непросто, хотя иногда кажется, что она лежит практически на поверхности (Rosenberg, 1976, essays 12–14). Например, процесс распространения водяных мельниц, в раннем Средневековье изменивших экономику Европы к северу от Альп, как будто бы находился в очевидной зависимости от климата (Strayer, 1980). В дождливой Северной Европе имелось больше пригодных мест, и может показаться естественным, что, когда в раннем Средневековье центр притяжения сдвинулся на север, водяные мельницы стали использоваться более интенсивно и благодаря обучению в процессе работы их конструкция подверглась совершенствованию. Но такое объяснение не выдерживает критики. В дождливой Англии вскоре насчитывались тысячи водяных мельниц, а в дождливой Ирландии их было мало. В Северной Италии и во многих частях Галлии имелось много мест, подходящих для строительства водяных мельниц, но лишь небольшая их доля использовалась римлянами. Те были достаточно сведущи в гидравлике для того, чтобы строить мельницы даже в тех местах, где течение воды было медленным или нерегулярным (Reynolds, 1983). Тем не менее у нас почти нет свидетельств о том, что римляне широко использовали свой опыт для улучшения мест, на которых строились мельницы. От водяных мельниц не было особой пользы в засушливых регионах Центральной Азии и Северной Африки, и потому в тех местах появилась удачная замена – ветряная мельница. Но почему же азиатская ветряная мельница не сделала для восточных экономик того же, что водяные мельницы сделали для Западной Европы? Аналогичным образом те страны, в которых имелись обширные запасы угля, могли бы стать естественными лидерами в его использовании и в применении паровых машин. Из моделей обучения в процессе работы или в процессе использования следует, что вероятность усовершенствования технологии возрастает при ее более интенсивном применении. Однако не все технические изменения можно объяснить моделями обучения. С той же легкостью можно утверждать, что инновации стимулировались поиском замены, а не дополнений. Экономики, не имеющие угля, были бы заинтересованы в разработке более экономичных технологий, или в создании двигателей, работающих на альтернативных видах топлива, или в освоении производств, не требующих большого расхода энергии.

Аргументацию в защиту предполагаемой связи между доступностью ресурсов, их использованием и техническими изменениями приводит Ригли (Wrigley, 1987, p. 15). По его мнению, резкий прирост производительности во время промышленной революции объяснялся тем, что в распоряжении у британских рабочих оказались обширные ресурсы энергии (то есть угля). Потребление угля на душу населения с 1775 по 1830 гг. утроилось, и потому можно заключить, что промышленная революция стала возможной благодаря удачному расположению Великобритании на вершине угольной горы. В конце концов, если бы не было угля, то потребность такой страны, как Британия, в древесине в начале XIX в. стала бы колоссальной (Wrigley, 1987, p. 79). Однако у Ригли недостаточно подчеркивается то, что не наличие ресурсов могло определять технологию, а наоборот. Потребление угля возросло, потому что технические изменения привели к его более широкому использованию. Уголь был доступен на протяжении столетий и использовался в различных промышленных процессах. Во время промышленной революции технологии добычи