Рычаг богатства. Технологическая креативность и экономический прогресс - Джоэль Мокир

угля слабо изменились по сравнению с технологиями, использующими уголь. Как мы видели, паровые машины совершенствовались параллельно с водяными колесами, и потому уголь мог быть менее принципиальным фактором, чем полагает Ригли. При отсутствии угля изобретательность, проявленная при его применении, могла быть направлена на поиски замены. Такие бедные углем регионы, как Швейцария, Северная Ирландия и Каталония, сумели освоить альтернативные источники энергии или отрасли с низкой энергоемкостью.

Примером трудностей, связанных с такой интерпретацией, которая ставит технику в зависимость от ресурсов, служит история внедрения кокса в британской металлургической отрасли. Традиционно переход на кокс связывался с ростом цены на древесный уголь, вызванным вырубкой лесов (см.: Ashton, 1924, p. 8–9; Clow and Clow, 1956). Однако Флинн (Flinn, 1959; 1978) приводит цифры, доказывающие ошибочность этой точки зрения. Впрочем, более важен тот факт, что попытки заменить дерево углем в качестве топлива делались в самых разных отраслях начиная еще с XVI в. Как мы видели, в том столетии ископаемое топливо успешно вытеснило древесный уголь во многих производственных процессах – от мыловарения до пивоварения – задолго до того, как кокс стал применяться при выплавке железа. Это произошло по той причине, что при производстве топлива на основе каменного угля стоимость рабочей силы в пересчете на одну калорию в целом была ниже, чем при выработке древесного угля. Понимая это, металлурги экспериментировали с углем как с топливом для доменных печей начиная с середины XVI в. Абрахам Дерби отличался от многих прочих безымянных и забытых изобретателей, тоже пытавшихся решить эту проблему, лишь тем, что он преуспел – отчасти благодаря тому, что был знаком с производством солода (для которого требовался кокс), отчасти благодаря удаче.

Почему поиски замены в одних случаях приводили к успеху, а в других – к неудаче? Одно из крупнейших преимуществ, имевшихся у Европы, заключалось в большом поголовье крупных домашних животных, которые совершенно отсутствовали в доколумбовой Америке и Африке и были редкостью во многих странах Азии[80]. Возможно, этот дефицит скота наблюдался с древнейших времен: взрослым африканцам и жителям Восточной Азии присуща врожденная недостаточность лактазы, затрудняющая переваривание больших доз свежего молока (хотя они могут переваривать такие молочные продукты, как масло и сыр). Однако отсутствие тягловых животных не помешало коренным американцам изобрести колесо: они использовали его в игрушках, а потом потеряли к нему интерес (Crosby, 1986, p. 43). Очевидно, им никогда не приходило в голову применять колесо в таких устройствах, как блоки, зубчатые передачи и водяные мельницы. Можем ли мы возлагать за это вину на отсутствие домашних животных? Повозки, в которые впрягались люди, существовали по всему Восточному полушарию: принцип колеса не ставился в зависимость от наличия конкретной формы движущей силы. Там, где не хватало тягловых животных, их место занимали люди – так появились тачки и рикши. Более того, если общество по той или иной причине не может использовать лошадей, верблюдов или буйволов, то найдется ли лучший стимул для разработки технологий, позволяющих обойти это препятствие, таких как альтернативные источники энергии (например, ветряные мельницы), удобрения и белки? Однако доколумбова Америка не преуспела в создании таких технологий, а может быть, никогда особенно и не старалась. Также и вырубка лесов и дорогая древесина не стали стимулом для совершенствования угольных шахт в Китае, которые, по сообщениям британцев, в 1870-е гг. были невероятно примитивными (Brown and Wright, 1981, p. 66–67).

Таким образом, мы имеем две теории, объясняющие связь между естественными ресурсами и техническим прогрессом. Согласно первой из них, обилие естественных ресурсов способствует дополнительным инновациям, согласно второй, скудость естественных ресурсов вследствие их истощения или роста населения стимулирует поиск замены. Ни из одной из этих теорий не следует, что естественные ресурсы (или их отсутствие) являются необходимым или достаточным условием для возникновения технологической креативности, однако обе они подразумевают наличие сильной корреляции, различающейся знаком[81]. Эти теории не обязательно противоречат друг другу, однако они дают нам неверную модель. История демонстрирует самые разные результаты взаимодействия экономики со своим окружением, и корреляция между ними почти никогда не носит причинный характер[82]. В этой модели экономика становится технологически креативной под воздействием подлинно экзогенной переменной, какой бы та ни была. С учетом этой креативности наличие ресурсов будет лишь одним из факторов, определяющих направление инноваций, согласно выражению Розенберга (Rosenberg, 1976) играя роль фокусирующего устройства. Скудость ресурсов, подобно спросу, является управляющим механизмом, а не перводвигателем технического прогресса; машину приводит в движение мотор, а не рулевое колесо.

Зависимость от пути развития

Более убедительная версия теории о роли естественных ресурсов основывается на эффектах перелива при использовании прежних технологий, которые сами детерминированы окружением, и таким образом учитывает и географию, и историю. Хороший пример подобных процессов – эффект перелива, создаваемый в горнорудной отрасли. Разумеется, рудники возникали там, где имелись те или иные полезные ископаемые. Но шахтеры были вынуждены бороться с водой, и потому они работали над совершенствованием насосов, что влекло за собой создание более точных сверлильных станков и прочих приспособлений, которые в конечном счете способствовали возникновению паровых машин и современной гидроэнергетики. Горное дело требовало познаний в металлургии, химии, механике и строительстве; слияние такого множества отраслей знаний – пусть до 1800 г. те были чисто эмпирическими и ненаучными по нашим стандартам – не могло не повлечь за собой дальнейшего технического прогресса. В число великих новаторов, вышедших из горнорудной отрасли, входили Агрикола, Эркер, Ньюкомен, Бирингуччо, Польхем, Уатт и Стефенсон. Аналогичный феномен просматривается в позднем Средневековье в Голландии, чье местоположение определяло склонность голландцев к мореходству. Изначально будучи нацией рыбаков, голландцы шли от одного знания к другому: от кораблестроения к изготовлению парусов и канатов, к использованию ветряных лесопилок, а затем и к развитию отраслей по заготовке продовольствия. Так голландский морской сектор способствовал развитию зависевших от него технически прогрессивных секторов.

Такое объяснение технического прогресса кому-то может показаться тривиальным, а кому-то – ошибочным. Идея о том, что технические изменения зависят в первую очередь от своего собственного прошлого, известна как зависимость от пути развития (David, 1988). Описывать эту автокорреляцию пытались с помощью самых разных механизмов. Один из них, предложенный Дэвидом (David, 1975), сводится к тому, что техническим изменениям свойственна «локализация», то есть люди в первую очередь обучаются уже используемым технологиям, вследствие чего более передовые экономики будут лучше знакомы с передовыми технологиями, что позволит им оставаться на переднем крае прогресса[83]. Таким образом, общества, креативные в прошлом, получат преимущество над другими. Другое объяснение того, почему технический прогресс