Украинский вопрос и политика идентичности - Алексей Ильич Миллер

Контакты как с украинофильскими, так и с панславистскими деятелями из Российской империи, заметно усилившиеся в 60-е годы XIX в., привели к тому, что термины Малая Русь, малоруский, малороссийский стали чаще употребляться для самообозначения в публичном дискурсе. Греко-католический священник Иван Наумович, ставший позже одним из лидеров русофильского движения, например, заявлял в Галицийском сейме в 1866 г.: «Как не можем быть поляками, так и не являемся великорусами, всегда были, являемся и будем малорусами». В связи с ростом русофильских настроений уже во второй половине 1860-х ряд видных деятелей галицко-руского движения, не меняя малоруской самоидентификации, стали подчеркивать культурное единство «со всем русским миром». «На Руси […] один русский язык, а на этом языке два выговора: малорусский и великорусский», – писал в 1866 г. видный русофильский деятель Богдан Дедицкий[993]. Деятели украинофильского направления сначала повсеместно использовали термин малоруський народ, ставя знак равенства между понятиями Русь и Малая Русь, а затем и Украина (Русь – Украина), как, например, это сделал Владимир Навроцкий в географическом описании «землі заселеної русинами»[994]. Но уже в начале XX в. Малороссия и малороссийский (наряду с русский) утвердились как национальные самоназвания русофилов («москвофилов») и стали неприемлемыми для их оппонентов – украинофилов-народовцев[995]. Русофилы подвергли эту тенденцию критике с теми же аргументами, что использовались противниками украинцев в России[996]. Можно проследить и примеры влияния галицийских сочинений на русский дискурс[997].

Уже в конце XIX в. украинские деятели, наряду с малороссом, отказываются и от термина украинофил, о чем 17 марта 1891 г. М. П. Драгоманову писала его племянница Леся Украинка: «Вот, пришлось к слову, потому скажу Вам, что мы отбросили название "украинофилы", а зовемся просто "украинцы", потому что такими мы есть, безо всякого "фильства"»[998]. Впрочем, это свидетельство скорее знаменует переходный этап перестройки понятийной сферы в украинской среде[999]. Как языковой акт украинский национализм приобрел кодифицированую форму в «Словаре украинского языка» Бориса Дмитриевича Гринченко (1907–1909): в нем ожидаемо отсутствовали малоросс и хохол, а среди «украинских» статей было также «украинство: свойство и деятельность украинца в национальном смысле»[1000]. Консолидация результатов этого нового этапа «борьбы за понятия» происходит после революции 1905 г., в принципиально новых условиях.

Во-первых, и на местном, и на общеимперском уровне возникла легальная политическая конкуренция, связанная с выборами городских дум и Государственной Думы. В Киеве эта политическая борьба находила теперь отражение и в газетных баталиях, поскольку резкое ослабление цензурного пресса позволило легально выходить украинским изданиям, которые включились в полемику с местными русскими изданиями. Среди украинских изданий особая роль принадлежала ежедневной газете «Рада», которая просуществовала до начала Первой мировой войны благодаря самоотверженным усилиям состоятельного землевладельца Евгения Харлампиевича Чикаленко, одного из лидеров и, по сути, координатора украинского движения того периода. Главным оппонентом «Рады» был «Киевлянин», продолжавший антиукраинскую линию 1870-х годов и ставший главным органом созданного усилиями А. И. Савенко и Д. И. Пихно под патронажем П. А. Столыпина Киевского клуба русских националистов (далее: ККРН)[1001]. Примерно в это же время в Киеве создается и Общество украинских прогрессистов (Товариство українських поступовців, далее: ТУП). Эти организации фактически олицетворяли два лагеря, непримиримых в своем отношении к украинству.

Особенность киевской ситуации состояла в том, что украинские активисты и малороссы-антиукраинцы из ККРН обращались к одному и тому же местному читателю, то есть к тому политически еще не определившемуся малороссу, хохлу, которого одни хотели сделать украинским националистом, а другие – националистом русским. Иначе говоря, прежняя борьба за интерпретацию понятия малоросс дополнялась теперь борьбой за умы и сердца реальных людей.

Следуя логике этой борьбы, оба лагеря, состоявшие из выходцев из одной среды и часто хорошо знакомых друг с другом, нередко коллег по университету, старались представить друг друга в самом черном цвете. ККРН в дискурсе «Рады» – черносотенцы, реакционеры и предатели собственной нации[1002]. В дискурсе ККРН круг «Рады» и ТУП – мазепинцы, отщепенцы, раскольники, сепаратисты, русофобы, агенты внешних сил, причем теперь не только, и даже не столько, поляков, сколько Австрии и Германии[1003]. Если для «Рады» малороссы-антиукраинцы все сплошь были реакционеры, что далеко несправедливо, то «Киевлянин» столь же несправедливо представлял всех украинцев-националистов космополитами, социалистами и беспринципными революционерами[1004].

Но ситуация кардинально менялась, когда обе стороны начинали говорить о малороссе неполитизированном. Для украинцев такие люди были, прежде всего, жертвами русификации и «несознательными украинцами»[1005], теми, кого надо было спасти для украинской нации.

Чикаленко в своих дневниках дает описания таких людей, которых он старался обратить в правильную веру и привлечь к движению:

Родом он черниговец, но из-за того, что всю жизнь прожил за пределами Украины, он воспитался, как и большинство украинских интеллигентов, на общеросса[1006].

Он, без сомнения, испытывает стихийную любовь к украинству, но в возрождение нашей нации, очевидно, не верит, да и не думал никогда об этом. Он с отвращением относится к украинскому литературному языку, считает его калеченьем милой его сердцу народной мовы, хотел бы, чтобы газета писалась языком Шевченко, Котляревского, а в тех случаях, когда слов не хватает, следует брать, по его мнению, всем уже известные русские слова[1007].

А вот как Чикаленко оценивал ситуацию в 1909 году в целом:

Города наши так омосковлены, что очень, очень малый процент населения вообще проявляет какой-либо интерес к украинству. […] Обычный городской обыватель, который кое-как умеет говорить крестьянской украинской мовой, не выпишет нашей газеты, потому что он лучше понимает газету российскую[1008].

Но в целом украинские националисты считали, что, невзирая на ряд гениальных поэтов и писателей, великорусская культура бедна и груба. Они часто намекали на пристрастие великороссов к спиртным напиткам, бешеным пляскам и грубому обращению с близкими[1009]. В этом смысле украинский дискурс разделял западное видение русских как полудикого азиатского народа, неспособного к европейскому образу жизни. Центральные российские губернии подобно метрополии выкачивали из Малороссии средства, не возвращая их в форме развития школьного образования и развития инфраструктуры[1010]. Таким образом, великоросс – это колонизатор, который пренебрегает потребностями порабощенного народа. В политическом плане восточный тип великороссов означал их неготовность к демократическому преобразованию государства и признанию прав национальных меньшинств, причем это касалось не только приверженцев монархического строя, но и союзников украинских националистов из партии кадетов. Говоря об их лидере Павле Николаевиче Милюкове, лидер ТУП Чикаленко так писал в своем дневнике: «Нет, что ни говори, а в каждом кацапе, каким бы прогрессивным