Оружие слабых. Повседневные формы крестьянского сопротивления - Джеймс Кэмпбелл Скотт

1970-х годов считались периодом худших проявлений фракционности, когда соседи порой отказывались разговаривать друг с другом, а близкие родственники стояли по разные стороны политических баррикад. Важный для нашего исследования момент заключается в том, что о тех временах в деревне всегда говорили с оттенком смущения и стыда. Селяне винили себя в том, что позволили обмануть себя кандидатам и их окружению, которых, в свою очередь, обвиняли в том, что они способствовали атмосфере яростной узкопартийности. Весь упомянутый период и инциденты, которые его омрачали, воспринимались как нечто позорное и достойное сравнения с ситуацией в тех деревенских семьях, где родители и дети или супруги постоянно препираются, кричат и дерутся. Относительное облегчение, которое, как правило, отмечают селяне, было, несомненно, в некой мере связано с вхождением ПАС в правительственную коалицию в 1974 году. Локальные партийные приверженности домохозяйств изменились мало, поскольку они были укоренены в семейных альянсах, существовавших задолго до обретения Малайзией независимости, однако публичные проявления партийного разделения явно стали приглушенными. Когда в дальнейшем ПАС ретировалась из правительственной коалиции (это произошло незадолго до моего появления в Седаке в 1978 году) местная партийная борьба не сразу возобновилась с былой силой[393].

Наиболее неподобающим моментом в предшествующих эксцессах партийности, с точки зрения жителей деревни, было то, что эти эксцессы посягали на их традиционные ритуальные приличия. В качестве примера того, насколько обостренной (терук) ситуация была в те времена, Ток Касим, сам убежденный приверженец ПАС, рассказывает такую историю: во время одного кендури по случаю свадьбы в Седаке непосредственные соседи новобрачных либо не были приглашены, либо решили не приходить, поскольку принадлежали к другой партии. Когда пиршество началось, подчеркнул Ток Касим, прибывали гости, а еда готовилась прямо под окнами соседей, и чувство смущения в конечном итоге стало настолько сильным, что эти люди просто уехали из деревни на день и вернулись только после окончания кендури. Предельно оскорбительным был именно тот факт, что «соседям в одном и том же селе» приходится ссориться. «Если общество в деревне разрушится, мира не будет (Калау масьяракат кампун росак, так джади аман)», – заключил Ток Касим.

В том или ином виде сюжеты наподобие этого, наряду с ценностями, которые они воплощают, представляют собой некий постоянный мотив. У каждого крестьянина найдутся свои истории о Седаке или соседних деревнях из тех времен, «когда ссоры доходили до крайностей» (маса терук бербалах), и всякий раз в них обязательно упоминаются ритуальные пиршества, на которые не допускались либо отказывались приходить соседи или родственники. Дело доходило до того, сетует Рокиах, что соседи могли не прийти даже в тот момент, когда кто-то умирал, а кендури бойкотировали (бойкот) даже родственники[394]. В явном или неявном виде в этом постоянном мотиве проводится различие между ценностями сообщества (масьяракат) и партии (парти), причем приоритет неизменно отдается первым. Например, Лебай Пендек, один из лидеров ОМНО, считает, что «селяне немного поумнели. Раньше они смешивали сообщество с политикой, а [теперь] знают, что сообщество – это нечто иное (Депа may масъяракат лаин дулу чампур секали масъяракат денган политик)». Мансур, безземельный член ОМНО, объясняя, почему он ходит на любые кендури вне зависимости от того, к какой партии принадлежит хозяин, просто говорит: «Меня интересует только сообщество (Кира масьяракат саджа)». В действительности в разговоре с любым из жителей Седаки трудно даже поднять вопрос о партийной принадлежности, не спровоцировав оговорку, что в том случае, когда речь идёт о браке, болезни, похоронах или хотя бы помощи в перемещении дома (усун румах), «то, какую партию вы поддерживаете, вообще неважно». Даже те люди, которых политические страсти время от времени заставляли нарушать это правило, постоянно поддерживают его на словах, тем самым укрепляя его статус в качестве идеала.

В этом контексте становится проще понять основу принципиальных возражений, которые выдвигались против распределения помощи в рамках ПДБ. Громче всех, естественно, возмущались члены ПАС, однако недовольство выражали и многие преданные сторонники ОМНО, причем не только те, кто ощущал себя обделенным персонально. По сути, деньги по программе можно было разделить тремя способами. Во-первых, их можно было преимущественно отдать деревенским беднякам – тем самым было бы реализовано нормативное представление о том, что помощь необходимо оказывать наиболее нуждающимся вне зависимости от их партийной приверженности. Этот принцип, возникший при старом аграрном порядке и применявшийся как к персональным, так и к коллективным обязательствам, мог быть обоснованно распространен и на государственную помощь. Вторая потенциальная возможность заключалась в том, чтобы разделить деньги между всеми жителями деревни без учёта как их потребностей, так и их политических взглядов. Такой подход соответствовал бы нормативному представлению о том, что все жители деревни на некоем уровне принципиально равны. Третья возможность – они и была реализована – предполагала распределение помощи строго по партийным критериям. Этот сценарий, безусловно, был наиболее удовлетворительным для местного руководства ОМНО, но при этом наименее оправданным с моральной точки зрения. Ведь сколь бы прочно партийная приверженность ни укоренилась в Седаке на практике, она не обладает серьёзным моральным весом и её определённо недостаточно для того, чтобы она стала легитимировать действия деревенского комитета. В политической сфере ситуация складывалась точно так же, как и в случае с двойными урожаями. Новые выгодные возможности для занятий, «приносящих прибыль», намного опережали нормативные средства, доступные для оправдания их полного использования в чьих-либо интересах.

Таким образом, первый взрыв осуждения приобрел вид указания на вопиющую несправедливость партийного патронажа. Среди получивших помощь оказались некоторые из самых богатых людей в деревне – Лебай Пендек, Шамсул и Амин, – которые преследовали собственные интересы, тогда как большинству беднейших селян не досталось ничего. В качестве знаменательного примера откровенно бедного человека, которому следовало бы помочь, чаще всего упоминался Пак Ях (Ях Ботол). Разве его дом не находился в аварийном состоянии (бурук) из-за отсутствия у хозяина денег? Ведь программа благоустройства, в конечном итоге, была призвана помочь людям отремонтировать свои дома! Кроме того, Пак Ях выступал ключевым примером благодаря своей репутации честного и трудолюбивого работника, который, более того, нередко батрачил на лидера ОМНО Басира – если кто и заслуживал помощи, так это он. Один лишь этот случай давал многим селянам основание утверждать, что распределение было «нечестным» (так адил), «неподобающим» (так патут) и «неправильным» (так бетул). Среди получивших субсидии членов ОМНО многие всё равно говорили, что в первую очередь следовало помочь бедным. Например, Камил утверждал, что «[только] после того, как помощь будет оказана группам (strata, лаписан), находящимся в наихудшем положении, можно было помогать и тем, кому было полегче». С