Вечный Китай. Полная история великой цивилизации - Адриано Мадаро

Мао напоминал, что крестьян трудно сдвинуть с места, но, если они пойдут маршем, кто-то должен будет дрогнуть. Это послание красноречиво дошло до городов, особенно до Пекина, где уже давно зрело недовольство горожан и кипели споры в университетах. Растущее возмущение, разливавшееся по столице, словно бурная река, было очевидным предвестником чего-то более серьезного и глубокого, что требовало расшифровки. На самом деле назревал бунт, и достаточно было одной искры, чтобы разгорелось пламя. Каждый двадцатый китаец покинет родные края и отправится «покорять» города. На их плечах лежал тяжелый груз, а надежды было очень мало. Этой огромной массе людей, как и самим городам, была уготована подпольная и малооплачиваемая работа.

Пекинские газеты начали осознавать остроту проблемы, подчеркивая ее социальную опасность: тревожные статьи появились сразу после новогодних праздников. В них осуждался рост уголовных преступлений, ведущий к нарушению общественного порядка. Статистика показала, что из всех преступников, зарегистрированных в районе железнодорожного вокзала, три четверти составляли выходцы из сельской местности и бездомные.

Эти люди стали социальным феноменом, настоящими “внутренними беженцами”. Причиной их появления стали политическая неопределенность, падение авторитета партии, недоверие к руководству, разочарование в буксующих реформах. Смелый политический проект Дэн Сяопина спустя десять лет оказался под угрозой. Терпеть ложь больше не было сил. За попыткой экономических преобразований должна была последовать политическая реформа, но Дэн столкнулся с сопротивлением, превзошедшим все ожидания. Он посеял семена модернизации экономики, не сумев при этом обновить бюрократический, а затем и политический аппарат.

Пробуксовывающие реформы привели к огромному избытку рабочей силы: из 330 миллионов активных фермеров в 1979 году 180 миллионов оказались на обочине жизни десять лет спустя, став, по сути, «лишними».

При таких темпах к 2000 году в китайской деревне образовался бы избыток рабочей силы в полмиллиарда рук или четверть миллиарда человек.

В одном из интервью Дэн подтвердил это, не скрывая правды. Он сказал: «У нас в Китае на 200 млн китайцев больше». Он не уточнил, что с ними делать, но дал понять, что им не стоит питать ложных надежд. Им суждено было стать ценой реформ, кто-то должен был за них заплатить. Огромная проблема, способная надолго определить будущее Китая. Мао предвидел ее и, опираясь на свое утопическое воображение, решил ее по-своему «архаично», создав народные коммуны.

Это была удивительно простая идея: создать новую административную единицу, полностью автономную, но находящуюся под эгидой партии и самодостаточную. Своего рода сеть изолированных «цитаделей», где экономика функционировала на основе бартера и где даже понятие денег было упразднено. Ликвидировав народные коммуны, удерживавшие крестьян в деревне, Дэн запустил процесс распада сельских районов. Процесс оказался стремительнее, чем ожидалось, ударная волна докатилась до городов, захлестнув их невиданными социальными проблемами. Новая сельская беднота наложилась на уже существующее городское напряжение. Это моментально оказало давление на политический аппарат, вынудив его реформироваться, подорвав, особенно в Пекине, структуру государства.

Сравнения с прошлым было не избежать, а память о нем, по понятным причинам, притупилась. Поэтому люди начали говорить: «Что толку мне в 600 юанях Дэна, если я живу хуже, чем с 60 юанями Мао?»

Внезапно, с оттенком тонкой ностальгии, спонтанно пробудилось стремление к моральной строгости, всеобщей чистоте и возвращению к незапятнанным идеалам. Несмотря на грубые ошибки эпохи Мао, то время считалось героическим и патриотическим. Молодежь, покинувшая сельскую местность, вряд ли могла дать логическое объяснение происходящему. Но студенты университетов прекрасно понимали причины этой великой миграции.

Первые исследования были проведены в Бейда, ведущем столичном университете. Города оказались захвачены потоком людей, потому что режим решил притормозить развитие сельской промышленности и градостроительства в деревнях, обвинив их в разгоне инфляции в ущерб покупательной способности городских наемных работников.

Но была и гораздо более серьезная причина, которую режим не желал признавать и которая уже была выявлена в университетских кругах. Государственная казна опустела, и в течение года крестьяне оставались с деньгами от сданного на хранение зерна. Самым пострадавшим сельскохозяйственным регионом оказалась именно Хунань, родина Мао. Государство не только задолжало деньги за урожай 1988 года, но и до сих пор не выплатило 60 % зерна за предыдущий год. Настоящее кощунство, учитывая, что в прошлом Хунань была самой привилегированной из всех китайских провинций. В Сычуани, родной провинции Дэна, дела обстояли чуть лучше, но и там царило недовольство.

Таким образом, у этого явления были точные причины: очевидно, что пятьдесят миллионов крестьян-мигрантов устремились в города, движимые нуждой и привлеченные идеалом современности и изобилия, который пропагандировало телевидение. Для шестисот миллионов сельских телезрителей химера процветания была представлена в образе Сисси – Молодой императрицы[274] из иностранного фильма, который произвел неизгладимое впечатление на крестьянское воображение. Запад, который они себе представляли, был как бы вырезан из роскошных декораций венского двора XIX века.

Дэн, начиная свои реформы в 1978 году, обещал превратить Китай в сильную и процветающую страну к 2000 году, способную конкурировать с богатым Западом. Сравнение с реальностью спустя десять лет после той роковой даты было, конечно, неутешительным. Но телевизионная пропаганда продолжала восхвалять великие перемены, произошедшие в городах, особенно в Шанхае и Пекине. Почему бы не попробовать на вкус 2000 год заранее?

И снова возникало сравнение с прошлым, когда не было лихорадки процветания и когда маоистское слово было направлено на воспитание в людях бережливости, простоты и равенства. Кто был правее? Дэн с его открытостью и реформами или Мао с его закрытостью и крестьянской автономией?

Капиталистическое искушение Дэна было оправданным, отвечая реальным потребностям страны и извечной предприимчивости китайцев, но оно неизбежно увязло в острейшем конфликте между немногочисленными богатеющими и беднеющим большинством. То, чего упорно избегал Мао, Дэн сознательно допустил: конфликт между стремительно возрождающимися классами. И, конечно же, верх одержала коррумпированная часть партии, извлекающая огромную выгоду из защищенной свободной торговли. Дэн взвалил на свои плечи колоссальную ответственность. Именно его народ, без злобы, винил в неудачах и кризисе. Привилегии меньшинства бросались в глаза и в Пекине, и в самой глухой деревне. Процесс социального распада был запущен, и только новая нравственная революция могла навести порядок в этой вопиющей ситуации.

Даже в школьной сфере обстановка накалялась до предела. Правительственное расследование показало, что 40 млн детей от семи до четырнадцати лет не ходят в школу. Причиной тому стала, прежде всего, нехватка классных комнат, а также почти бесплатная эксплуатация детского труда в сельской местности. Эта проблема вызвала тревогу среди университетских студентов из-за очевидного культурного разрыва, к которому страна может прийти в будущем.

Именно Пекинский университет подготовил прогнозное исследование, показавшее, что при таких темпах в