28 мгновений весны 1945 года. Иллюстрированная версия - Вячеслав Алексеевич Никонов

– Завтра или послезавтра Берлин все равно попадет в их руки, как спелое яблоко… По-моему, русские согласятся только на безоговорочную капитуляцию».

После долгих препирательств, поведал Монке, пришли к такому решению: «К исходу дня подполковнику Зейферду было приказано идти к русским и подготовить почву для переговоров».

Вечером 30 апреля, когда Чуйков вернулся со своего наблюдательного пункта в штаб своей 8-й армии в район Иоганни-сталь, ему позвонил Жуков:

– Есть ли надежда, что к празднику Первого мая мы очистим полностью Берлин?

– Судя по сопротивлению противника, которое, правда, ослабевает, надежды на скорую капитуляцию у меня нет, – ответил Чуйков.

Жуков не дал никаких указаний. Он прекрасно знал, что задача и так всем ясна.

«Настроение было хорошее, бодрое: скоро конец войны, – вспоминал Чуйков. – Работники политического отдела армии пригласили меня поужинать, а заодно поговорить о предстоящих делах. В политотделе находились писатели Всеволод Вишневский, Константин Симонов и Евгений Долматовский, композиторы Тихон Хренников и Матвей Блантер. Пока накрывали на стол, Тихон Хренников сел за рояль и спел песенку из кинофильма “Свинарка и пастух”, а Матвей Блантер – “В лесу прифронтовом”. Собрались сесть за стол. В эту минуту ко мне подошел дежурный политотдела и сказал, что меня срочно вызывают к телефону. Я прошел в комнату дежурного, взял трубку».

Говорил командир 4-го гвардейского стрелкового корпуса генерал-лейтенант Глазунов:

– На передний край сто второго гвардейского стрелкового полка тридцать пятой дивизии прибыл с белым флагом подполковник германской армии. У него пакет на имя командования русских войск. Немец просит немедленно доставить его в вышестоящий штаб для передачи важного сообщения. Ему удалось перейти канал на участке Висячего моста. Фамилия этого подполковника Зейферд. Сейчас он находится в штабе дивизии. У него есть полномочия германского верховного командования. Он просит указать место и время для перехода линии фронта представителям верховного командования Германии.

– Ясно, – ответил Чуйков. – Скажите подполковнику, что мы готовы принять парламентеров. Пусть он ведет их по тому же участку, где перешел сам, через Висячий мост.

– Ваше указание я сейчас же передам в штаб дивизии, – сказал Глазунов.

– Огонь на этом участке прекратить, парламентеров принять и направить на мой передовой командный пункт, я сейчас же выезжаю туда.

Чуйков тут же доложил обо всем по телефону Жукову и вместе с генералами Пожарским и Вайнрубом выехал на свой передовой КП.

Едва успел перешагнуть порог, как зазвонил телефон. «В трубке услышал хорошо знакомый мне голос писателя Всеволода Вишневского, который с самого Одера находился при 8-й гвардейской армии. Узнав о том, что я на своем КП ожидаю парламентеров – представителей верховного командования Германии, Всеволод Вишневский взмолился всеми богами, даже назвал меня родным отцом, лишь бы я разрешил ему приехать на КП и присутствовать при переговорах. Я решил, что такое событие не должно пройти мимо наших писателей».

Наступило томительное ожидание. Через полтора часа шумно распахнулась дверь, на пороге – Всеволод Вишневский. «Он прибыл не один – писатели в одиночку не ездят. Вслед за ним в комнату вошел поэт Евгений Долматовский, который знаком с бойцами 62-й армии еще с берегов Волги, он живой очевидец великой битвы и капитуляции армии Паулюса. Здесь и композитор Матвей Блантер, которого я еще при встрече на Одере с легкой руки Всеволода Вишневского стал звать по-дружески – Мотя. Но в этот раз мы не могли беседовать как обычно, разговор не клеился. Каждый думал, пытался оценить назревающие события. Все беспощадно курили, часто выходили в зал с черными колоннами, чтобы отсчитывать шагами секунды непомерно длинных минут».

Известие о смерти Гитлера в тот день не стало достоянием широкой общественности. Не знал об этом и сам преемник фюрера на посту президента Германии адмирал Дёниц, который очень хорошо запомнил этот день.

Утром 30 апреля он получил шифровку из рейхсканцелярии в Берлине, которая гласила: «Окружены со всех сторон предателями. Согласно радиосообщениям противника, Гиммлер через шведов предложил капитуляцию. Фюрер ожидает от вас немед ленных и бескомпромиссных действий против предателей. Борман».

Адмирал пришел в замешательство: «На мой взгляд, все это нельзя было назвать иначе как сумасбродством. Я был уверен, что в первую очередь должен обеспечить поддержание порядка и продолжать выполнять порученную мне работу. К тому же какие “немедленные и бескомпромиссные действия” я могу предпринять против Гиммлера, имеющего в своем распоряжении весь аппарат полиции и СС? Тут я был бессилен… У меня в штабе в Плоене даже не было охранников. Иными словами, применить силу против Гиммлера я не мог. Да и не хотел, поскольку неизбежным результатом подобных действий стали бы беспорядки. Я принял другое решение. Я предложил Гиммлеру встретиться – хотелось все-таки понять, в какую игру он играет. Мы договорились встретиться в полицейских казармах в Любеке».

В полдень, когда Дёниц уже собрался ехать на встречу с Гиммлером, к нему пришли адмирал Мейзель и гаулейтер Вегенер, которые высказали опасения по поводу личной безопасности адмирала: от Гиммлера можно было ожидать чего угодно. Мейзель предложил перевести в Плоен команду моряков-подводников, на что Дёниц согласился.

Далее ему слово: «По прибытии в полицейские казармы в Любеке я обнаружил, что здесь собрались все высшие чины СС. Гиммлер заставил меня довольно долго ждать. Похоже, он уже считал себя главой государства. Я спросил, правда ли, что он искал контакты с союзниками. Он сказал, что это неправда, и заверил меня, что в эти последние дни войны считает жизненно важным не допустить разногласий между нами, поскольку это приведет лишь к усилению хаоса в стране. Мы расстались вполне дружески.

Уже после капитуляции я узнал, что Гиммлер тогда мне солгал».

Кто и кому в те дни лгал, проверить невозможно.

Вернувшись в Плоен, Дёниц занялся делами, связанными с обороной Гамбурга от англичан, и воевал с Кауфманом, желавшим, напротив, поскорее сдать город британским войскам. Адмирал считал, что «преждевременная сепаратная сдача Гамбурга могла привести к потере значительного числа немецких солдат и беженцев из восточных провинций. 30 апреля я получил послание Кауфмана, в котором он не скрывал своих намерений. В тот же вечер, то есть накануне моего назначения главой государства, я отправил ему ответ следующего содержания:

“ 1. Военные власти в настоящий момент заняты спасением территории Германии и немецкой расы от угрозы большевизма. Поэтому решающим театром военных действий является Восточный фронт. Со стороны военных делается все возможное, чтобы остановить наступление русских в Мекленбург или хотя бы задержать его достаточно долго, чтобы дать возможность максимальному числу немцев покинуть его.