28 мгновений весны 1945 года. Иллюстрированная версия - Вячеслав Алексеевич Никонов

больше, чем я мог получить из сообщений и писем или даже из телефонных разговоров. Я сказал Дэвису, что одной из главных причин его отправки в Лондон было то, что он уже был послом в Москве и лично знаком с ситуацией в России.

Дэвис плохо себя чувствовал. На самом деле, когда я увидел, каким измученным он выглядит, я засомневался, стоит ли ставить перед ним такую сложную задачу. Но он отказался от всякой заботы о своем здоровье и согласился ехать».

Дэвис же припомнит и содержание встречи, которое привела его в трепет. Он был «буквально шокирован» тоном, который президент избрал, воспроизводя парафраз своего диалога с Молотовым, состоявшегося 23 апреля. Дэвис понял основное в новом внешнеполитическом курсе: сила и жесткость – вот что должно было стать несущими конструкциями новой дипломатии страны, берущей на себя миссию быть главным защитником и объединителем западного сообщества.

А в Сан-Франциско в тот день обозначилась перспектива того, что учредительная конференция ООН вообще может быть сорвана.

Глава британского МИДа Иден не без оснований бил тревогу: «Сейчас действительно невозможно сказать, как здесь обернутся дела. Завтра мы начинаем в девять утра, и все может случиться, южноамериканцы и Молотов выступают основными протагонистами. Южноамериканцы хотят членства Аргентины и не позволят, если этого не состоится, двум советским республикам функционировать в Сан-Франциско. Можно было бы наблюдать за этим с интересом, если вслед за требованиями Южной Америки Молотов не вернется к своим требованиям о членстве для варшавских поляков». Скандал намечался серьезный.

И он состоялся. В ответ на требование предоставить место в ООН Аргентине, до последнего момента сотрудничавшей с нацистской Германией, Молотов на утреннем заседании глав делегаций внес предложение «отложить приглашение Аргентины на несколько дней впредь до окончания предварительного обсуждения этого вопроса четырьмя правительствами». Поддержки он не получил и в тот же день вынес вопрос на пленарное заседание конференции.

– Что получится, если мы второпях, не поразмыслив серьезно, пригласим на эту конференцию Аргентину, помогавшую во время войны фашистам – нашим врагам, и не пригласим Польшу, союзную страну?.. Если можно забыть некоторые грешки Аргентины, то почему мы должны забыть заслуги Польши, почему мы должны забыть великие заслуги польского народа в борьбе против нашего общего врага! Мы имеем здесь, на конференции, делегацию от Индии. Но Индия не является независимой страной. Мы все понимаем, что придет время, когда будет выслушан и голос независимой Индии. Но все же мы согласились с мнением правительства Великобритании о том, чтобы уже в настоящих условиях дать место на этой конференции для представителей Индии в том несовершенном виде, как есть. Мы имеем здесь делегацию от Филиппин, но Филиппины не являются независимой страной. Мы хорошо понимаем, что придет время, когда мы сможем выслушать и голос независимых филиппинцев. Но мы согласились с правительством Соединенных Штатов Америки и предоставили Филиппинам голос в том виде, как он есть… Советское правительство не возражало против участия всех находящихся здесь делегаций, независимо от того, имеют ли соответствующие страны дипломатические отношения со всеми приглашающими государствами или не имеют.

В ответ на это колумбийский министр иностранных дел Камарго заявил, что для стран Латинской Америки это «вопрос принципа» и ни о каком откладывании речи идти не может. Американцы и англичане, отказываясь от ялтинской договоренности, их в этом активно поддержали. За предложение Молотова проголосовали семь стран, за принятие Аргентины – опять тридцать одна.

«Однако пропагандистская победа осталась за ним – контраст между Польшей и Аргентиной был явно не в пользу последней, и Вашингтон оказался в положении обороняющейся стороны», – замечал Владимир Печатнов. Даже обычно скупой на похвалы Сталин на сей раз остался доволен, написав Молотову в начале мая: «Твое выступление по Аргентине совершенно правильно… Вообще я должен сказать, что ты хорошо ведешь работу на конференции».

Разногласия между великими державами, которые удавалось скрыть в Ялте, сейчас выходили на поверхность. Именно противоречия интересовали прессу, заголовки американских газет подчеркивали именно их. Да и американские дипломаты не преминули информировать СМИ о спорах с русскими. За кулисами Аверелл Гарриман изо всех сил старался донести до знакомых журналистов мысль о коварстве и лицемерии советской политики. Хотя формально Гарриман был лишь советником американской делегации, он взял на себя роль одного из главных ее спикеров.

Он провел серию неофициальных брифингов в отеле «Фермонт», штаб-квартире американской делегации, доказывая: русские добиваются полного политического контроля над странами Восточной Европы либо через коммунистическую диктатуру, либо через коалиционные правительства, где коммунисты играют ведущую роль и готовы развязать террор и насилие над недовольными.

Многие журналисты были шокированы непривычно враждебным тоном – тем более от человека, слывшего близким сторонником Рузвельта. Известный радиокомментатор Свинг даже вышел в знак протеста из зала. А мэтр американской журналистики Уолтер Липпман в сердцах произнес:

– С таким настроем Гарримана следует убрать из Москвы.

К сожалению, этот настрой точно отражал новые веяния из Белого дома.

Наступила ночь перед 1 мая. Вальпургиева ночь. В Европе испокон веков считалось, что в эту ночь ведьмы встречают приход весны. И испокон веков в эту ночь европейские крестьяне жгли костры, чтобы отогнать блуждающих по земле злых духов. При Гитлере Вальпургиева ночь стала священным нацистским праздником: бурно отмечали плодовитость нацистской молодежи, которая должна была производить на свет истинных арийцев, хозяев мира для тысячелетнего рейха.

Догорел костер из политых бензином тел фюрера и его супруги, пылающей преисподней горел Берлин. Над Рейхстагом реяло Знамя Победы. Несостоявшиеся «хозяева мира» продолжали убивать и умирать. За что?

Тысячелетний рейх переживет фюрера на неделю.

Мгновение 20

1 мая, вторник

Первомай

Командующий 8-й гвардейской армией Василий Иванович Чуйков ждал обещанных парламентеров из немецкой ставки.

«Вот уже три часа утра… Три с половиной… Забрезжил рассвет. Наступило утро Первого мая… В Берлине мрачно, а там, на Родине, в ее восточных районах, уже начались первомайские демонстрации… Наконец в 3 часа 55 минут дверь открылась, и в комнату вошел немецкий генерал с Железным крестом на шее.

Присматриваюсь к нему. Среднего роста, плотный, с бритой головой, на лице шрамы. Правой рукой делает жест приветствия по-своему, по-фашистски; левой подает мне свой документ – солдатскую книжку. Это начальник Генерального штаба сухопутных войск Германии генерал Кребс. С ним вместе вошли начальник штаба 56-го танкового корпуса полковник Генерального штаба фон Дуфвинг и переводчик.

Кребс не стал ожидать вопросов.

– Буду говорить особо секретно, – заявил он. – Вы