Город пробужденный - Богуслав Суйковский

когда вспыхивали пожары, никто уже не спешил на помощь. Более того, часто жители даже не бежали из пылающего дома, безразлично принимая свою участь. Пусты были улицы, площади, рынки, набережные порта. Нигде не было работы, нигде — человеческого голоса, нигде — жизни. Шаги проходящих отрядов будили зловещее эхо, почти пугали. Но Кадмос нигде не слышал проклятий в адрес войска, хотя этому войску народ добровольно отдал все остатки продовольствия.

Город умирал, но умирал с достоинством, добровольно избрав этот путь.

Кериза держалась лучше всех. Ее поддерживало какое-то странное возбуждение: все еще не утоленная жажда мести. Не имея возможности отомстить Бомилькару или ему подобным, она перенесла всю свою ненависть на римлян. Ибо такие, как Бомилькар, выдали римлянам все вооружение, а хотели уже выдать и весь город! Они всегда твердили о необходимости покорности и послушания, хотели распустить даже наемные войска, когда Рим того потребовал. А значит, это один лагерь, одна сторона: карфагенские богачи и римляне. Богачи бежали или временно находятся под защитой Гасдрубала, который все суды и расчеты велит отложить на послевоенное время. Но римляне атакуют, берут город измором, душат его с холодным упорством, решительно, безжалостно!

Она сочла работу по уходу за ранеными, по сбору продовольствия, по принесению жертв на алтарь Танит недостаточной, надела доспехи какого-то убитого воина и пошла на стены.

Это уже никого не удивляло, а Кадмос лишь заботился о том, чтобы она всегда была рядом с ним.

Теперь, после прекращения боя, он поспешил к Гасдрубалу, который организовывал оборону со стороны Мегары, где стена была одинарной. На главных стенах осталось лишь несколько дозорных, хотя и те едва могли удержать в руках оружие.

Кериза, высунувшись из-за зубцов, разглядывала таран. Под передвижными штурмовыми навесами воцарилась абсолютная тишина. Неужели римляне тоже измотаны и спят? Кадмос, уходя, предостерегал, что это уловка, и велел быть начеку. Но если они спят… Навесы не поджечь сверху, но что если спуститься по стене, плеснуть туда, внутрь, смолы, бросить факел… Ибо этот таран становится опасен. Стена начинает давать трещины, может образоваться пролом…

Она оглянулась. В нескольких шагах позади возвышалась вторая стена, еще выше, за ней — третья. Кадмос успокаивал ее, и справедливо. Если в первой стене и образуется пролом, нужно будет лишь возвести баррикады поперек межстенного пространства, и римляне не смогут атаковать по всей длине, разрушить стену, открыть себе дорогу. Но и так пролом в первой стене может быть опасен.

— Видишь того там, в бойнице? — шепот был так тих, что Кериза его не услышала.

— Ну, вижу.

— Я его сниму! Чего зенки вылупил?

— Шуметь нельзя! Сам ведь знаешь!

— Я без шума! А одним карфагенским псом меньше будет!

Затаившийся у скрытой бойницы в передней стене штурмового навеса римский лучник взял стрелу, наложил на тетиву, медленно натянул лук. Он был прав: щелчок тетивы и свист стрелы нельзя было счесть за шум.

Стрела ударила Керизу в шлем немного сбоку и со скрежетом соскользнула. Девушка тихо вскрикнула и быстро отпрянула.

— Промазал! Боги! С трех шагов — и промазал! Вот смеху-то будет, как расскажу!

— Не расскажешь!

— Хе-хе-хе! Расскажу! Разве что… разве что откупишься!

— Что я тебе дам? Пару вшей! Последний асс я в кости проиграл!

— У тебя еще есть та пунийская рабыня!

— Ты что, ума лишился? Девка — огонь! Мне за нее уже торговцы пол-аурея давали! Вот увидишь, и целый дадут!

— Хи-хи-хи! Дадут, но не тебе, а мне! Впрочем, как хочешь! Но я тебе говорю — либо девка мне, либо я расскажу!

— Погоди, пес! Я с тобой еще поговорю!

— Сначала я — с твоей девкой! Хе-хе-хе!

— Чтоб ты от нее проказу подцепил! А впрочем, девок у каждого будет сколько хочешь, как только город возьмем! А он уже еле держится!

— Так зачем мы штурм прервали?

— Не твое и не мое дело! Приказ!

Они умолкли, услышав за спиной тихий шорох шагов. Сотник Гаста подходил осторожно, босиком. Одним взглядом он убедился, что посты не спят, медленно раздвинул шкуры, прикрывавшие переднюю часть тарана, и с минуту разглядывал зубцы.

— Пусто? — бросил он шепотом.

Лучник откашлялся и ретиво ответил:

— Пусто! Измотаны!

— Ну, значит, проснутся в Аиде! Стеречь, не выдавать себя и не высовываться!

— Верно, еще ночью начнется штурм! — зашептались солдаты, когда сотник выскользнул из навеса и ушел.

— Ну да. Перед самым рассветом — лучшее время!

— В Иберии одному такому, Прокулу из нашего манипула, сто палок всыпали за то, что он в такое вот время тревогу не услышал. Мы все встали, а этот спал.

— Хе-хе! Крепко спал!

— Известное дело! А эти пунийские псы еще и уставшие, и голодные!

Кериза снова осторожно выглянула из бойницы. Узкая щель между вяло свисавшими мокрыми шкурами казалась лишь более черной полосой на темном фоне. Но все же ей показалось, что она различает слабый, металлический блеск доспехов затаившегося там лучника.

Она взяла лук, брошенный кем-то из спящих, тщательно выбрала стрелу, приложила к тетиве. Но натянуть лук у нее уже не было сил. До половины, до трети длины стрелы она оттягивала тетиву — дальше не могла. Почти с рыданием она отбросила лук.

— У меня нет сил! — пожаловалась она Кадмосу, который как раз подошел. — Я не могу натянуть лук! А там римлянин! Я знаю, где он спрятался! И не могу! Ох, Кадмос, у меня больше нет сил!

Кадмос машинально хотел обнять ее, утешая, но, почувствовав холод панциря, опустил руку. И с тревогой покачал головой.

Проходя через город, он повсюду видел признаки крайнего истощения. На улицах лежали люди, у которых не было сил дойти до своих жилищ, у колодцев они падали в обморок от жажды — не в силах вытянуть ведро. При виде его доспехов то тут, то там поднимались головы, раздавался хриплый, с трудом выстонанный вопрос о ходе битвы, о положении дел, и когда он отвечал, что штурм отбит, головы бессильно падали с вздохом минутного облегчения.

Да, все были измучены до предела. И сил не было. Кериза… что ж, она женщина. Лук тугой! А ведь еще утром мужчины, солдаты, не могли перебросить камень на этот таран. Онагры, особенно тяжелые, уже не работали. У расчетов не было сил натягивать канаты, заряжать снаряды. Завтра утром на мясо забьют последних трех коней! Но что это