Флетчер и мятежники - Джон Дрейк

Я прошел с дюжину шагов, когда раздался хлесткий удар кнута и пронзительный, громкий крик. Слейд не смог сдержать своего нетерпения, а скорее всего, и не пытался. И это, к несчастью, решило все. Вопреки всем соображениям торговли и выгоды, я не мог позволить ни одному мужчине так обращаться ни с одной женщиной.

И это не было каким-то мимолетным чувством. Всепоглощающий, яростный гнев, охвативший меня, был подобен взрыву на пороховом складе. Для бегуна я тяжеловат, но я налетел на Слейда прежде, чем он понял, что происходит, и приложил все силы, чтобы разорвать его на куски. Я сбил его с ног, и мы покатились по земле, пинаясь, кусаясь и выцарапывая друг другу глаза. То, что я действовал неуклюже, и спасло ему жизнь, ибо я бы убил его на месте, если бы смог.

Его приятели попытались ему помочь, навалились на нас, молотя кулаками и пиная ногами. Они ревели, ругались и растащили нас, что прояснило мою голову после головокружительной борьбы в грязи. Слейду досталось больше всех, он шатался, как пьяный, и неуклюже пытался вытащить абордажную саблю, которая съехала ему за спину и застряла за поясом.

— Ублюдок! — рявкнул Олдертон и ударил меня по голове рукоятью кнута, но я блокировал удар, врезал ему кулаком прямо в лицо и уложил на землю с закрытыми глазами и носом, как раздавленный помидор. Счетовод имел достаточно ума, чтобы отступить, держа шляпу в руках и бормоча, что это дело его не касается.

— Никак нет, ни в коем разе, мистер Босуэлл, сэр.

Тут Грин закричал, предупреждая меня: Слейд наконец вытащил свою абордажную саблю и со свистом нанес мне косой рубящий удар. Лезвие ямайского тесака для рубки тростника, острое как ланцет, почти три дюйма в ширину и полдюйма в обухе. Он, черт побери, чуть не достал меня. Он срезал мне волосы с макушки, выбрив плешь размером с шиллинг. Лишь по счастливой случайности я увернулся и отпрыгнул назад в поисках хоть какого-нибудь оружия. Он снова бросился на меня и снова промахнулся. Голова у него еще кружилась после нашей потасовки, иначе он бы расколол мне череп до самого кадыка.

Тогда я схватил мотыгу, которой работала рабыня, и, держа Слейда на расстоянии длинным черенком, раз за разом тыкал ему в лицо железом, выжидая удобного момента. Мы плясали так некоторое время, пока я не завел его так, что он споткнулся о распростертое тело Олдертона, и тут же наступил на кулак, сжимавший абордажную саблю.

Дальше рассказывать особо нечего. Я поднял его и, не торопясь, как следует отделал кулаками, пока он не рухнул на колени, выплевывая зубы и моля о пощаде, и наконец не упал лицом в грязь, находясь в полубессознательном состоянии. Я даже не снял сюртука и стоял над ним, тяжело дыша от напряжения и утирая пот со лба, а Грин тараторил у меня под локтем от возбуждения. Он, казалось, был весьма доволен и собой, и мной. Но я не слушал.

— Эй, ты! — крикнул я одному из рабов, что тащили женщину. — Вытащи ее оттуда. — Я указал на несчастную нагую фигуру, все еще хныкавшую, уткнувшись лицом в землю. — Дай ей одежду и отведи… отведи ее… — мои познания в жизни плантаций были ограничены, — отведи ее домой, — сказал я. — Отведи к ее семье.

— Отведите ее в лазарет, — вмешался Грин.

— Вот именно! — сказал я. — И чтобы больше никакой порки. И не тащить ее сюда довершать наказание, когда лекарь скажет, что она здорова!

Ибо именно так поступали на флоте при некоторых капитанах, и я не хотел, чтобы подобное повторилось здесь. Если я и выставил себя дураком, пусть так, но я не хотел, чтобы все это было зря.

— Разумеется, — поспешно сказал Грин. — Она больше не почувствует плети.

И вот рабы засуетились вокруг женщины, подняли ее, одели, и она что-то пробормотала мне дрожащим от слез голосом, схватила мою руку и поцеловала ее. Сам того не осознавая, я обнял ее и отвесил Веселому Прыгуну еще несколько хороших, увесистых пинков (благо он лежал совсем рядом), и пригрозил кровавой расправой всякому, кто хотя бы подумает о новой порке. Думаю, я орал на них довольно долго, ибо, ей-богу, за все свои годы я никогда не был в такой ярости, а ведь вы и не знаете, чего я только не повидал и не натворил.

Затем я отпустил ее, и они увели ее прочь, а Грин повел меня к большому дому, ухмыляясь невесть чему и болтая без умолку. Я все еще был под впечатлением от случившегося и не обращал на него должного внимания. Но когда мы поднимались по ступеням на пьяццу, я увидел нечто, что заставило меня насторожиться. Из дома нам навстречу вышли две чертовски красивые женщины, в платьях, как у знатных английских леди. Им было лет по тридцать, светлокожие, с большими миндалевидными глазами, длинноногие, высокие, с дерзкими губами.

Достаточно, чтобы привлечь мужской взгляд, подумаете вы. Но я еще не сказал, что они были близнецами, похожими как две капли воды, и даже родная мать не смогла бы отличить одну от другой. Но мать должна была научить их не смотреть на мужчину так, как они смотрели на меня в тот день.

«Ей-богу, — подумал я, — здесь будет весело!»

И было, но лишь ценой того, что я привлек к себе внимание врага, по сравнению с которым мистер Слейд с его абордажной саблей казался невинным ягненком.

6

«Я чо, спрашывал, чо ты зделала с маей лодкой? Я чо, спрашывал, чо ты там делаиш? Но я тя видел и все знаю. Так штоб ты провалилась с деньгами, чо я те должен, и больше ты от меня ничо не получиш, бессердечная ты карова, так поступать с родной кровью».

(Из едва разборчивого письма от 25 августа 1794 года к миссис М. Коллинз на Далидж-сквер, Лондон, от мистера Г. Коллинза, лодочника с Уоппинг-Стерз).

*

— Скажи им всем убираться, моя милая, — произнес нищий, прижимая к себе леди Сару и водя плашмя ножом по ее груди и животу. Внезапно его глаза выкатились, изо рта пошла пена. — Вон их всех, сейчас же! — взвизгнул