Флетчер и мятежники - Джон Дрейк

и занес стул над головой, но тот выскользнул из его окровавленных рук, и он задел лишь извивающиеся ноги, вместо того чтобы переломить врагу хребет, как намеревался. Дикое, грязное, безумное существо выбралось из-под стула, одеял и мешавших ему лохмотьев и бросилось на нагое тело леди Сары Койнвуд, которая застыла от ужаса, не в силах пошевелить даже веком.

Чудовище заключило ее в объятия. Он развернул ее, чтобы прикрыться ею от Расселаса и толпившихся в дверях спальни перепуганных слуг. Изувеченная правая рука приставила лезвие хирургического ножа к подбородку миледи и прижала его к ее горлу. К отвращению всех присутствующих, он силой повернул ее голову и поцеловал прямо в губы.

— Матушка, — вздохнул он. — Я вернулся домой.

5

В среду, 26 февраля 1795 года, примерно через три месяца после того, как мной было принято на себя управление делами «Ли и Босуэлл», я со своими людьми отправился на сахарную плантацию Поуис в Корнуолле: Ямайка была презабавно разделена на три графства — Корнуолл, Мидлсекс и Суррей, в каждом из которых было по пять приходов. Путь в тридцать миль от Монтего-Бей занял семь часов, включая остановки для отдыха и утоления жажды лошадей. Путешествовали мы с шиком, в паре больших фургонов, груженных нашими инструментами и снаряжением, и с двумя упряжками сильных, откормленных ломовых лошадей, которые сами по себе были рекламой успеха предприятия мистера Ли. Я и подмастерье Хиггинс ехали впереди, а пятеро наших рабов — во втором фургоне, следом за нами. Наши рабы обожали такие вылазки и свысока поглядывали на тех, кого мы обгоняли, — тех, кто брел по пыли пешком.

Даже зима не меняет климата на Ямайке, и было жарко, с большим солнцем, сиявшим на голубом небе. Когда мы приблизились к плантации, дорога пошла в гору, и я приказал всем спешиться, чтобы облегчить лошадям задачу. Рабы к тому времени меня уже знали и безропотно высыпали из фургона, но Хиггинс заныл о своих бедных, настрадавшихся ногах, и мне пришлось помочь ему спуститься пинком под седалище. И мы двинулись дальше, счастливейшая из компаний.

Пейзаж был дивный. Огромные горные вершины, со всех сторон поросшие густыми джунглями: бамбук, кампешевое дерево, трубное дерево и всевозможные широколиственные деревья, и все зеленое, зеленое, зеленое. Удивительно было наткнуться на камень или валун, не покрытый какой-нибудь растительностью.

Плантация Поуис была одной из лучших на острове, и нам открылся хороший вид на нее, когда мы спускались по склону горы на равнину. Средняя ямайская сахарная плантация тех времен составляла тысячу акров. Треть была отведена под тростник, треть — под участки для пропитания, где рабы выращивали урожай, и треть — под девственный лес для древесины. Для ее обслуживания требовалось двести пятьдесят рабов. Затем нужна была водяная или ветряная мельница для дробления тростника, варочный цех, сушильня, винокурня, лазарет для больных рабов, хижины для их проживания, конюшни для скота, сараи для механиков и прекрасный жилой дом для себя и семьи. Представлять себе это нужно скорее как сочетание деревни и мануфактуры, а не как ферму в том виде, в каком мы знаем ее в Англии.

В конце хорошего года большая плантация вроде Поуис могла принести три тысячи фунтов чистого дохода — огромная сумма по тем временам. Если бы вам вздумалось купить такую (а мне вздумалось), за нее просили бы около тридцати тысяч фунтов, колоссальные деньги. За них можно было построить эскадру фрегатов. Все это я уже знал, когда мы жали на тормоза наших фургонов на спуске к Поуису, и у меня прямо слюнки потекли при мысли об этом.

Позже, когда мы проезжали мимо рядов тростника, аккуратных линий домов для рабов и усердно трудившихся невольников, я подумал, как славно было бы быть плантатором. Я видел и другие плантации, но ни одной столь же процветающей и упорядоченной. Даже у домов рабов были опрятные соломенные крыши, беленые стены и садики с цветами, а внутри — мебель и кровати.

— О да, сэр, мистер Босуэлл, — сказал Хиггинс, когда я это отметил. — Здешние рабы с Поуиса живут получше многих белых, сэр. Будь у меня выбор — быть рабом здесь или свободным бедняком в Англии, я знаю, что выбрал бы, сэр!

— Что? — говорю я, раздосадованный глупостью этого замечания. — Не вздумай меня дурачить, Хиггинс, не то тебе же хуже будет!

Я подумал, что он таким образом пытается мне отомстить за то, что я заставил его идти пешком под палящим солнцем. Но я ошибался.

— О нет, сэр, прошу прощения, сэр, — сказал он, глядя мне прямо в глаза. — Посудите сами, мистер Босуэлл: если в Англии настанут худые времена, то это либо голодная смерть, либо работный дом, а из этих двух зол многие предпочитают голодную смерть. — Я кивнул. Это была сущая правда. — А возьмите вот этих, сэр, — продолжал он, указывая на рабов, склонившихся над работой в своих опрятных рубахах и штанах. — У них, сэр, есть крыша над головой, есть свои овощи и свиньи, хороший ужин каждый вечер и ром по субботам. И у них есть солнце, сэр! Почти каждый день.

Доводы его были вескими. Мне пришло в голову, что многим фабричным рабочим, вкалывающим по четырнадцать часов за шесть пенсов в день под холодным и сырым небом Ланкашира, живется куда хуже, чем этим рабам. По крайней мере, так я подумал в тот момент.

Так я и размышлял об этом, пока Хиггинс проезжал мимо большого дома, где жила семья хозяев. Это была гигантская версия ямайского дома с верандой-пьяццей, какие я видел по всему острову. Он был построен из дерева, выкрашен в белый цвет и стоял на своей земле, обнесенной высоким белым штакетником. Хиггинс, знавший плантацию, отвез нас к дому надсмотрщика, где нас уже ждали. Это было строение попроще, но сносно чистое, и для поддержания порядка в нем держали пару рабов.

Штат наемных служащих плантации состоял из главного надсмотрщика, нескольких ремесленников (плотников, бондарей и тому подобных) и нескольких счетоводов, которые были позором для этого звания и годились лишь в погонщики рабов. Само собой, все эти красавцы были белыми.

Когда мы приехали, надсмотрщик был в полях, но за ним тут же послали рабов, и в конце концов появились трое или четверо белых. Они вальяжно шествовали под широкополыми шляпами, и вид у них был именно такой, какой