Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн

в доме престарелых. В последнем случае шла работа над уменьшением конфликтов и укреплением доверия, тогда как в первом происходило противоположное. По мнению католической инициативной группы, относиться к ним как к равным и взаимодополняющим означает затушевывать их фундаментальные различия. Углубление мира ставило гражданскую службу на более высокий моральный уровень162.

“Мир, равновесие и мягкость”

В первое десятилетие после введения всеобщего призыва число тех, кто подавал заявление об отказе от военной службы по соображениям совести, было невелико: не более 5 тысяч из 400 тысяч мужчин, призывавшихся ежегодно, 3 тысячи из этих заявлений были удовлетворены163. Поскольку призыва можно было избежать, переехав в Западный Берлин, к этим официальным цифрам нужно относиться с осторожностью. Тем не менее, в первые годы соотношение призванных и отказников в Западной Германии было сопоставимо с соотношением первого поколения противников войны в Британии во время Первой мировой. Именно с конца 1960-х годов число заявок в Западной Германии начало расти, пока к началу 1980-х годов их не подавали уже 12 % от каждого призыва, а к 1990 году – даже 25 %. В этом буме не было ничего типичного; в Дании, например, в 1970-е годы число отказников сокращалось.

Личности тех, кто отказывался от военной службы по убеждениям, показывали фундаментальные сдвиги в том, как западные немцы воспринимали себя, свое общество и свое место в мире. До середины 1960-х годов квакеры и участники сопротивления войне представляли собой небольшие группы с ограниченным охватом. Если их вообще приглашали выступить в школах, их поражало то, как мало учеников знают о своих конституционных правах. Некоторые считали, что отказникам придется работать десять лет, другие – что им грозит казнь164. Суд над служившими в Аушвице (1963–1965), война во Вьетнаме (1955–1975), Второй Ватиканский собор (1962–1965) это отношение изменили. Количество консультационных бюро увеличилось, и католики добавили свою поддержку к поддержке протестантов. Право на отказ начали обсуждать в школах, и листовки попадали в казармы. Для солдат, у которых уже были сомнения, ядерное оружие еще больше осложнило оправдание их службы с точки зрения обычной обороны; с 1968 года ежегодно несколько тысяч человек подавали заявление об отказе от военной службы по соображениям совести. Одновременно поворот к активному миролюбию повысил ценность гражданской службы. Вместо того чтобы быть негативным актом, чистым отрицанием, он делал отказников совести участниками позитивного процесса роста доверия, примирения и социального исцеления. В ходе этого процесса совесть превратилась из репрессивной в освободительную силу, которая, по мнению прогрессивных католиков, “проявляет себя в ходе достижения социальных целей, политического планирования и коммуникативных действий”, – “силу взаимного действия во имя мира”165.

К 1972 году по радио можно было услышать, что Zivi – более ценный член общества, чем рядовой солдат, потому что он не только советуется со своей совестью, но и помогает тем, кому общество помочь не сумело. Гражданская служба является служением миру, объяснял в том году протестантский делегат по делам лиц, отказывающихся от военной службы по убеждениям в Гессене, потому что работа с уязвимыми группами и меньшинствами дает “совершенно новый опыт обучения” и заставляет “задуматься о своей социально-политической значимости”166.

Забота о других не была автоматически бескорыстной. Напротив, она вдохновляла на новую заботу о себе. Социальная служба требовала сочувствия, которое, в свою очередь, заставляло человека заглянуть глубоко в собственную душу. Страх перед ядерными технологиями и растущие сомнения в государственном планировании нашли свое выражение в новом романтизме – недаром немецкая прог-рок-группа Novalis назвала себя в честь возвышенного поэта-романтика. Пролитие слез было признаком новой, чувствительной мужественности. Если армия подавляла личность, то гражданская служба освобождала ее.

Эти культурные сдвиги, конечно, прокатились по всему Западу. Что сделало их столь резонансными для отказников в Западной Германии, так это два дополнительных фактора: особая природа государства всеобщего благосостояния и нацистская тень, нависшая над властью. Многие больницы и дома престарелых находились в руках церквей и независимых органов социального обеспечения. Таким образом, гражданская служба легко воспринималась как антигосударственная, что было шагом к автономии и свободе, которая устранила бы авторитарные элементы фашистской личности. Например, Zivi, работавший с онкологическими больными в центре альтернативной медицины, понимал свою гражданскую службу как форму “прямого действия”. Общество, как он писал в 1966 году, стало слишком бюрократизированным: “Жизненный путь полностью спланирован, и для всего есть министерство, комитет и чиновник”. Для самого отказника гражданская служба была шансом практиковать “социальную ответственность”, осознавая свой долг перед больными и помогая тем, кого общество и его институты подвели. Гражданская служба давала ему “мир, равновесие и нежность” – он называл ее “образом жизни”167.

Когда в 1969 году некоторых Zivi поместили в казармы на армейской территории со сторожевыми вышками, это сразу же привело к сравнениям с Аушвицем и спровоцировало забастовки. В этом антиэтатистском настрое таился глубокий парадокс. Ведь это поколение не только выиграло от беспрецедентного и финансируемого государством расширения доступа к средним школам и университетам, что позволяло сделать карьеру в качестве социального работника или психолога. Расширение социальных услуг в конечном счете также было гарантировано государством, хотя многие из них предоставлялись церквями. Короче говоря, рост числа отказников от военной службы по соображениям совести был бы немыслим без возникновения социального государства.

До середины 1960-х годов отказы происходили в основном по религиозным мотивам. Однако к 1968 году гуманитарно-этические причины (их назвали 49 %) вытеснили религиозные (23 %) на второе место; оставшуюся долю составили социальные и политические мотивы168. Махатма Ганди и Мартин Лютер Кинг обошли Иисуса Христа. Отказники все чаще могли опираться на альтернативную среду, простиравшуюся от недель мира и Aktion Sühnezeichen до “открытой” молодежной работы и магазинов “третьего мира”. Важными единомышленниками были голландские активисты, а также британские и американские пацифисты169.

Вместо иерархии и подчинения социальное служение обещало равенство и свободу. В 1970-х Zivi объяснял, что привлекло его в работе в психиатрической больнице под Мюнхеном: его приняли в “команду”. Все включились в обсуждение. “Я имею те же права, что и педагоги”. Другой отказник написал о своем пребывании в школе для детей-инвалидов. Еда порой была ужасной, признавался он, но, по крайней мере, у него была своя комната, и любой мог к нему прийти, что резко контрастировало с жизнью в казармах: “Я могу приходить и уходить, когда захочу”. Не всем так повезло – в Рурской области правительство поместило сотню Zivi в бывшем пансионате для шахтеров и гастарбайтеров. Однако к 1975 году каждый второй отказник имел собственное жилое помещение. Большинство из них также нашли работу благодаря собственным