Фортуна Флетчера - Джон Дрейк

меня. Он был гол до пояса, блестел от пота, а его яркие черные глаза по обе стороны от острого, хорькового носа сверкали. Волосы у него были белоснежными, и выглядел он стариком. Он свирепо уставился на меня.

— Ну, чего встал как истукан! — произнес он с сильным йоркширским акцентом. — Берись за эту хренову таль и тяни! Нам тут двоих не хватает, ты…

И тут из него полился такой поразительный поток изобретательной брани, какой только мог породить человеческий разум. По сравнению с Сэмми Боуном лейтенант вербовочной службы Спенсер был просто хористом, играющим со своим первым грязным словечком.

Так что я взялся и потянул. Вся моя натура противится физическому напряжению. В нем нет выгоды. Но природа создала меня большим и сильным, и в тот день я был этому рад. Я тянул и тянул, пока все тело не заныло, и я не взмок, как остальные. Голова у меня была в тумане, и я был совершенно счастлив раствориться в толпе и делать то, что мне говорят.

Позже меня отправили в самые недра корабля, чтобы выдать казенное обмундирование из сырых тайн кладовой пурсера. МакФи был там со своим стюардом, занятый списками и бумагами, и они вдвоем игнорировали меня достаточно долго, чтобы я проникся осознанием их великой важности. Стюард, толстенький человечек по имени Дэнни Смит, со свиным круглым носом и женскими губами, вызывал у меня тошноту, и я держался от него как можно дальше, но МакФи, похоже, он вполне нравился.

Наконец МакФи соизволил меня заметить.

— Ну что, Смит, — сказал он, — вот джентльмен, который считает себя слишком хорошим для ведомства пурсера. Что вы о нем думаете?

— Корм для виселицы, не удивлюсь, мистер МакФи, — ответил тот, и они принялись со злобой препарировать мою внешность, словно пара старых баб.

Настояние мистера Уильямса, чтобы я стал моряком, сослужило мне плохую службу, нажив в лице пурсера лютого врага, но в тот раз я покинул его, шатаясь под грудой выданного мне добра. В него входили полный комплект формы, как у команды шлюпки, парусина для изготовления двух гамаков (один про запас, пока другой в стирке), одеяло, соломенный тюфяк, деревянная тарелка, ложка и дешевая роговая кружка. Разумеется, стоимость всего этого вычиталась из моего жалованья, так что никто не проявлял щедрости. И позже я обнаружил, что у каждого предмета, благодаря тщательному отбору мистера МакФи, был какой-нибудь изъян — первый залп в частной войне, которую нам предстояло вести.

Затем я, спотыкаясь, побрел по трапам вверх и вниз в поисках кубрика Сэмми Боуна. Фрегат — слишком маленькая штука, чтобы в нем заблудиться, но все было достаточно запутанно, с его лабиринтом переборок и запретных мест, охраняемых морскими пехотинцами. Кладовая пурсера находилась на орлопдеке — самой нижней палубе, фактически ниже ватерлинии. Над ней была нижняя палуба, днем освещаемая через решетки, вделанные в орудийную палубу, а в остальном совершенно замкнутая. Орудийная палуба (ее еще называли главной) была открыта небу на шкафуте, но перекрыта квартердеком на корме и баком на носу. Весь корабль был около ста двадцати футов в длину и тридцати футов в ширину в самых широких местах. И двести пятьдесят человек были втиснуты в это пространство, чтобы жить, работать и сражаться.

Нижнюю палубу я нашел довольно быстро и застал там Сэмми и его товарищей по кубрику. Их было пятеро, они сидели на скамьях вокруг безногого стола, прикрепленного к борту на шарнире. С внутреннего края он висел на веревке. Еще пять-шесть таких же столов висели по обеим сторонам палубы, словно деревянные призраки орудий с палубы выше. Похоже, всем кубрикам дали время, чтобы принять своих новобранцев. Офицеров не было, и по всей палубе шли разговоры. Место казалось мирным.

Норрис Полперро тоже был определен в кубрик Сэмми и уже сидел за столом с остальными, будто провел там всю свою жизнь. Он был моряком, и его приняли как своего. Но я был другим, и они это знали. Они уставились на меня с откровенным подозрением на своих суровых, крестьянских лицах. Как и большинство моряков, они были неграмотны, невежественны и суеверны. У нас не было ничего общего, кроме молодости. Все они выглядели на мой возраст или, может, чуть старше.

Все, кроме Сэмми Боуна, который отличался от остальных решительно во всем. Он был старейшим человеком на корабле, а ум его был острым, как игла. Получи он хоть какой-то шанс в жизни, кто знает, до каких высот он бы поднялся? А так он был старшим в кубрике, и остальные во всем на него равнялись. Он смотрел на меня без всякого выражения.

— Так, — сказал он, — садись, я тебе правила зачитаю. Свое барахло клади туда.

Я сгрузил свой узел и, садясь, посмотрел на него. Это был крошечный человечек, ростом не более пяти футов. Я видел, что меня оценивают.

— Во-первых, ты здесь только потому, что так сказал мистер Уильямс. Он говорит, ты вроде как джентльмен и мы должны быть тебе рады, но на этом корабле мы сами выбираем себе товарищей по кубрику, а тех, кто нам не по нраву, вышвыриваем. Так что, если почувствуешь, что тебе не рады, иди снова к мистеру Уильямсу. Кроме того, мы держим этот кубрик в чистоте и любим, чтобы все было напоказ. — Он указал на ряд колышков, вбитых в борт корабля над столом. На них висел ряд начищенных до блеска кастрюль и сковородок. — Ты не моряк, так что я тебе объясню, что такое кубрик. Мы держимся вместе: товарищ по кубрику важнее товарища по кораблю, товарищ по кораблю важнее морпеха… морпех важнее собаки! Понял?

После этого он показал мне, куда сложить мои вещи (для этого был еще один ряд колышков, с которых свисали парусиновые мешки, по одному на каждого). Затем он замолчал, и все уставились на меня.

Я понятия не имел, как найти с ними общий язык. Голова у меня была тяжелой, и я очень устал. Не помню, что я сказал, но приняли меня неважно, и я был на верном пути к тому, чтобы плохо начать отношения с новыми товарищами.

Большинство из них встали и разошлись, оставив меня и Сэмми за столом. Мне больше некуда было идти, а он сидел и наблюдал за мной. Наконец я подумал, что мог бы и надеть одежду, которую мне выдали. После «Булфрога» и «приемного судна» моя собственная одежда