Вооружение Одиссея. Философское путешествие в мир эволюционной антропологии - Юрий Павлович Вяземский

«Проявление», «выявление» – любимые слова Владимира Вернадского. Ну, например: «Мы переживаем в настоящее время исключительно проявление живого вещества в биосфере, генетически связанное с выявлением сотни тысяч лет назад Ното Sapiens…»68 (курсив мой. – Ю. В.). Вспомним: рассуждая об эволюционном древе, Тейяр де Шарден назвал его ствол «негативом»? Раз негатив, значит, может и должно быть проявление. С этим проявлением как сюжетным ходом эволюционной феноменологии, поверьте, очень многие должны согласиться.

В первую очередь – биологические революционеры XX века, генетики, для которых, насколько я понимаю, все соматическое – лишь проявление генетического69.

Ведущие этологи говорят о поведенческих проявлениях, в том числе сугубо инстинктивных, целиком обусловленных генетикой живого существа70.

О проявлении как феноменологической основе жизни свидетельствуют психологи. «Маленький человек, – пишет Фрейд, – часто уже к четвертому или пятому году бывает закончен и только постепенно проявляет то, что в нем уже заложено»71 (курсив мой. – Ю. В.).

Палеонтологи тот эон, в котором мы с вами живем, именуют, между прочим, фанерозоем, отличая его от более древнего криптозоя, в котором жизнь таилась, дабы выступить вовне, объявиться, засветиться, развернуться и расцвести в зоне «явленной жизни» (буквальный перевод греческого «фанерозоя»).

Гипотеза проявления жизни, на мой взгляд, весьма созвучна и христианскому богословию. Некоторые теологи, среди которых есть и отцы церкви, говорят о «тварном откровении», которое, по сути, представляет собой постепенное проявление Слова Божьего в неорганической и органической природе.

Но проявление проявлению рознь. И мне, для того чтобы вполне выразить свои догадки о действии закона проявления, надо, чтобы мы с вами различали четыре фенологические разновидности: нуминозную, ноуменальную, трансцендентальную и феноменальную.

О нуминозном проявлении в общих чертах было сказано в § 143, где речь шла о воздействии божественной благодати на тварное устроение и творческое становление Вселенной. Тут, сказали мы, действует непостижимое Таинство Откровения.

Займемся теперь ноуменальным проявлением, вернее, его динамическим аспектом, ноуменальной эволюцией Жизни.

§ 185

Это ноуменальное проявление я предполагаю называть осевым движением или аксогенезом Жизни (от греческого «ἄξων» – «ось»).

Будучи ноуменальным, это движение совершенно не познаваемо для любой науки, а философия, провозгласив его принципиальную непостижимость, может, однако, допускать его за пределами трансцендентальности, экзистенциально восходя к нему через научную метафизику и художественную поэтику. Все, что мы можем сказать об осевом движении, не более чем философские метафоры, вернее, антропологические импрессии. Но они позволяют нам причаститься ноуменальному и, не проникая в него, интуитивно ощутить причину жизненной эманации и цель нашей гностической восходящей экзистенции.

Первую импрессию осевого движения, как мне слышится, предложил Гераклит, заявив, что «природа любит скрываться»72, и введя в феакийскую музыку мотив некой первозданной и совокупной текучести.

Импрессии, которые мы получаем из симфонизма Аристотеля, скорее надо отнести к трансцендентальному и феноменальному движениям.

Гегелевские импрессии осевого движения хорошо известны: Дух как развивающаяся Идея, в которой в текучем, свернутом, самососредоточением и неуловимом состоянии изначально и принципиально уже все заложено: и само это ноуменальное восхождение, и трансцендентальные развертывания вовне, и разнообразные феноменологические формообразования этого развертывания.

Никогда не реализующийся идеал заключает в себе причину всякой реальности – такова импрессия Фихте.

Вспомните то, что я отобрал из рассуждений Шеллинга о «всеобщем духе природы» (§ 119), и в частности: «…Господствует всюду один и тот же порыв, который устремлен к одному и тому же идеалу целесообразности, приближаясь бесконечно вперед к одному и тому же прообразу, воспроизводящему чистую форму нашего духа…»73.

Шеллинговский порыв затем транспонируется в эволюционистскую симфонику Шелера и Бергсона. Бергсон по-разному именует динамическую жизненную первооснову: «жизненным натиском»74, «первичным импульсом»75, «дуновением жизни»76, но все это синонимы для единого движения. «Жизнь с самого начала является продолжением одного и того же порыва, разделившегося между расходящимися линиями эволюции»77. «Наша мысль в ее чисто логической форме неспособна представить себе истинную природу жизни, глубокое значение эволюционного движения»78. Строго говоря, бергсоновский «порыв» лишь частично ноуменален, так как постоянно прорывается в трансценденцию. Но его неограниченное творчество, его непредсказуемая свобода, как мне представляется, заключены именно в ноуменальном аксогенезе, в осевом движении Жизни.

Импрессию осевого движения дает нам и Карл Поппер, вводя гипотезу о существовании «предрасположенностей» или «диспозиций», «направленностей на». Среди бесчисленного количества возможностей, существующих в мире, есть особо «весомые»; в потенции им свойственна не поддающаяся исчислению «предрасположенность» или тенденция к самореализации79.

К этим категориальным импрессиям, предлагаемым нам различными философами, я могу добавить свои собственные и сказать, например, что:

осевое движение представляет собой словно генетический код эволюции, который трансцендентальное и феноменальное движения лишь транскрибируют и транслируют;

аксогенез есть сценарий развития и становления жизни, который другие генезы «кадрируют», «монтируют», «озвучивают» и «прокатывают».

В биогенезе звучит некая непрерывная музыка, которую невозможно услышать, потому что она не развернута в звуковую последовательность и в аккордные вертикали. Это музыка-в-себе, а не для нас, и в ней непрерывно и одномоментно текут, творятся и возрастают древнегреческие дифирамбы, христианские хоралы, прелюдии Баха и Шопена, симфонии Моцарта и Шостаковича, оперы Верди и Вагнера, балеты Чайковского и Стравинского.

Если попытаться антропологически категоризировать наши метафоры, то можно сказать, что осевое движение представляет собой Эволюцию-в-себе. Внутри нее в тварном триединстве развиваются и возрастают три аспекта бытия: субстанциональное, персоническое (информационное) и сущностное. Лишь в каком-то смысле о них можно говорить как о «материи» и «форме» Аристотеля и «идее» Гегеля, ибо в осевом движении нет отдельно материи, идеи и формы, а есть материя-идея-форма как единица творческого и свободного становления Эволюции-в-себе, образно говоря, единый «кодон», состоящий из «тройки нуклеотидов». Ничто не убывает, а сочетанно возрастает в этом восходящем триединстве. Атрибуты бытия не обедняют, а взаимообогащают друг друга. Возрастающая субстанциальность предполагает информационное обогащение и сущностное освобождение. При этом в самом осевом движении нет никакой трансценденции, ибо оно целенаправленно ноуменально. В эволюции-в-себе нет никакого развертывания, так как ее «порыв», «напор» предполагает свернутое концентрирование в самом себе. Здесь творятся великие превращения, но мы не в состоянии к ним подступиться, так как наблюдаем лишь последствия и косвенные результаты этих метаморфоз: деление единой жизни на надцарства, царства, типы и т. д. Осевое движение их не знает, хотя и производит их, через другие движения выходя вовне, объективируясь и гештальтируясь в различные морфологические, психические и поведенческие таксоны.

§ 185а

Осевое движение не знает времени. Вернее, ему присуще ноуменальное время-в-себе, в котором нет даже намека на противопоставление прошлого, настоящего и будущего. Феноменальное прошлое, трансцендентальное настоящее совершенно поглощены потенциальным будущим этого ноуменального времени-в-себе. Бергсоновская «длительность»? Чистая длительность может быть «только последовательностью качественных изменений, сливающихся вместе, взаимопроникающих без ясных очертаний, без стремления занять