Вооружение Одиссея. Философское путешествие в мир эволюционной антропологии - Юрий Павлович Вяземский

Хронологически рассуждая, «скачки» и «взрывы», на мой взгляд, свидетельствуют о том, что на определенном этапе трансценденции осевого движения в движение радиальное ноуменальное время-в-себе развернулось, воплотилось, индивидуализировалось и специализировалось во время-для-жизни, во время феноменальное, скорее количественное, чем качественное, более прерывистое, чем длительное.

Пойду дальше и попытаюсь предположить, что на этих «пассионарных» или сальтационных временных перекрестках и происходит так называемая «конвергентная адаптация» (см. § 74). Я никогда не понимал, к чему, собственно, адаптируются чрезвычайно далеко отстоящие друг от друга существа (например, морские гребешки и позвоночные, животные и растения). А теперь мне кажется, что явления конвергенции могут быть синхронными: словно осевое движение дает некий импульс в самые различные радиальные ответвления – и вот, у животных и высших растений начинается половое размножение; у моллюсков и позвоночных появляется почти одинаковое сложное устройство глаза; отсроченная память появляется не только у позвоночных, но и у роющей осы. А вдруг и орудийная деятельность появляется у некоторых птиц и высших обезьян синхронно с орудийной деятельностью проточеловека? «Половое размножение, – замечает Анри Бергсон, – является, быть может, роскошью для растения, но нужно было, чтобы к нему пришло животное, и растение, очевидно, было подхвачено тем же порывом, который толкнул сюда животное…»93.

Синхронность может проявляться не в астрономическом времени, а во времени биологическом, вернее, стадиально-эволюционном. Допустим, у морского гребешка пять часов наступают намного позже, чем у позвоночных, но когда и если эти пять часов стадиально достигаются и психосоматически наступают, то – время пить чай, господа! И чай этот гребешки и позвоночные пьют, ну очень похоже. И не только гребешки и позвоночные. В эти специализирующие эпохи истинные англичане эволюции непременно пьют чай!.. Пока, разумеется, метафора. Но, Бог даст, и, может быть, мне удастся со временем превратить ее в продуктивную гипотезу.

Теперь наконец мы можем перейти к симфонической обработке той темы, которая в шестой главе стояла на первом месте (§ 68).

III. Стройно-высокая

§ 187

На мой взгляд, непродуктивно пытаться разглядеть ортогенез лишь в осевом движении эволюции. Бионоуменальное непрерывно трансцендирует в биофеноменальное, аксогенез воплощается и выражает себя в таллогенезе. «…Жизненный натиск, – свидетельствует Анри Бергсон, – …не согласен ждать, он не допускает препятствий. Для него не важны случайное, непредвиденное, наконец, неопределенное, находящееся на его пути…»94. Да, частные проявления жизни «постоянно отстают от ее подвижности»95. Но «каждая рождающаяся при этом частная тенденция стремится сохранить и развить все то от первоначальной тенденции, что не является несовместимым с работой, на которой она специализировалась»96. То есть всякое радиальное есть всегда ответвление от осевого, но некоторая часть осевого сохраняется и даже развивается в радиальном до тех пор, пока последнее не откажется от первого во имя своей эгоистической индивидуализации и материализующейся специализации.

Радиальное движение разворачивается не только вбок, но и вверх. Так растут ветки на всех деревьях: отделившись от ствола, они наклонно следуют за ним, как могут тянутся к небу. На Древе жизни у различных ветвей мы обязаны допустить разную эволюционную высоту. Растительная ветвь ниже ветви беспозвоночных, позвоночные возвышаются над беспозвоночными, птицы – над рептилиями, млекопитающие – над птицами. Но если мы начнем эволюционно сопоставлять таракана с муравьем, голубя с попугаем-какаду, броненосца с человекообразной обезьяной, мы вынуждены будем признать, что внутри этих самостоятельных ветвей проистекла заметная феноменальная эволюция, ветки насекомых, птиц и млекопитающих хотя и отделились от Ствола жизни и друг от друга, но продолжают расти вверх, по крайней мере, в течение последних ста миллионов лет росли не только вбок, но и вверх.

Чем ближе к осевому движению, тем больше некой неоформленной детскости. Бергсон предлагает нам следующую импрессию: «Каждый из нас… увидит, что в детстве его индивидуальность, будучи неделимой, соединяла в себе разные личности, которые могли оставаться нераздельными, ибо они только еще зарождались: эта неопределенность, полная возможностей, и составляет одно из главных очарований детства»97. И наоборот, чем дальше от осевого движения, тем больше прав получает самоограничивающая взрослость. Взрослея, мы в нашей нерасчлененной личности выбираем наиболее удобную для нас личину… очарование меркнет, детство кончается, наступает зрелость, надвигаются старость и смерть.

У осевого движения – гениальный дилетантизм. По мере радиализации нарастает специализированный профессионализм. Скажем, растения в сотни раз превосходят нас своей витальностью, в области обороны, питания и размножения они слишком маститые профессионалы, чтобы снизойти до восходящей социализации жизни. Муравьи настолько совершенно-социальны, что никогда и в никаком коммунистическом будущем, я надеюсь, мы не снизойдем до их величайшей профессиональной общественности, которая полностью исключает ненужный для муравейника альтруизм; муравьиный тактильно-ольфакторный интеллект настолько специален, что муравьи никогда не станут просто так глазеть по сторонам, как это делают даже антилопы; а играющего муравья просто невозможно себе представить.

Явленная жизнь тем ближе к осевому движению, чем упорнее она сохраняет в себе первозданную детскость, неэгоистическую всеобщность, «жизненный порыв» и творческое начало; чем последовательнее она, по Бергсону, «возвышается над случайностями эволюции»98; чем упрямее, завладевая материей, стремится «ввести в нее возможно большую сумму неопределенности и свободы»99. Чтобы «принести много плода», жизнь должна угождать не себе-любимой, а той многообразной всеобщности, которую она приобрела от осевого движения; она должна подчиняться не просто необходимости, а необходимости свободы, неожиданности творчества; она должна быть настолько неприспособленно-приспособленной, чтобы в любой момент отказаться от вредной приспособленности и опасной специализации.

В эволюционной ретроспективе вблизи осевого движения мы угадываем расплывчатые силуэты зоологических дилетантов, которые в конечном итоге выигрывают схватки с закоренелыми профессионалами. По внешнему виду незаметные, слабые и осторожные, в критический момент они решительно выступают вперед, проявляют недюжинную силу и совершают самые отчаянные эволюционные поступки. «В эволюции жизни как целого, – убеждает нас Бергсон, – как и в эволюции человеческих существ, а также индивидуальных судеб, наибольший успех выпадал на долю тех, кто не отказывался от наибольшего риска»100.

По правилу Копа, новые группы организмов происходят не от высших, глубоко специализированных представителей предковых групп, а от малоспециализированных форм, сохраняющих эволюционную пластичность. Стало быть, у осевого движения мы должны уметь видеть концентрированную царственность, а на радиальных окраинах – толпу распыленных индивидуальностей.

Представляется, что чем ближе к осевому движению жизни, тем ярче и властнее проявляется ортогенетический принцип, а по мере возрастания индивидуалистической радиальности виды все сильнее подчиняют себя случаю, из световой полосы ортогенеза перемещаясь в темные зоны тихократии (от греческого «ти/ц» – «случай, случайность, приключение»).

Бергсон предлагает: «Нужно… с самого начала отвести