Вооружение Одиссея. Философское путешествие в мир эволюционной антропологии - Юрий Павлович Вяземский

из потребностей и нужд, а не из идеальных требований или одних лишь желаний»4. «Наследственным путем, – замечает Анри Бергсон, – передаются не только признаки, но и порыв, благодаря которому признаки изменяются, а порыв этот и есть сама витальность»5. «…Очень редко случается, чтобы в основе усвоенного навыка не было естественной склонности, так что всегда может возникнуть вопрос, передался ли навык, появившийся в соме индивида, или, быть может, это скорее естественная склонность, предшествовавшая усвоенному навыку»6.

Примитивно выражаясь, я мыслю и говорю так, как я должен говорить и мыслить, удовлетворяя те потребности, которые я унаследовал от своих родителей и длинной вереницы моих пращуров, а мой пес Эрик «мыслит» и «говорит» иначе, потому что у его филогенетических предков потребности к понятийному мышлению и грамматической речи, похоже, никогда не возникало. И если мы хотим научить собаку говорить по-человечески, то надо лишь, чтобы в собачьем филогенезе возникла соответствующая к тому потребность – тогда рано или поздно все собаки обязательно начнут мыслить и говорить подобно нам, но едва ли при этом они останутся собаками.

Поймите меня правильно, я не отрицаю силы и возможностей естественного отбора, а лишь пытаюсь точнее обозначить его место в проявлении жизни: он – третий Великий Конструктор, он подчинен трансцендентальной наследственности и ноуменальной изменчивости. Ибо если ничего не изменяется и ничего не наследуется, то что же тогда прикажете отбирать?

Я хочу подчеркнуть, что «отбираются» не только морфологические комплексы, но одновременно с ними психические содержания и поведенческие реакции, которые овнешняются, объективируются, гештальтируются в феноменальность ничуть не менее, чем кости, мышцы, сосуды и нервы. Потребность, взаимодействуя с Волей, объективируется не только в психосоматику, но также в муравейники, гнезда, норы и города, реализуется в стада и нации, в животные иерархии и человеческие режимы правления, гештальтируется в волчьи «школы охоты» и в наши с вами университеты и академии. Мы, люди, чаще всего имеем дело с такой внешней средой, в которую уже давно объективировались наши потребности, трансформировав ее и приспособив для нашего дальнейшего приспособления (в наших квартирах, например, ничего чисто-внешнего, похоже, не осталось; даже воздух мы, так сказать, кондиционируем).

Я настаиваю на том, чтобы в наших исследованиях мы различали все многообразие «внешнего мира». Скажем, когда нам приходит повестка из суда, это ведь тоже внешнее воздействие, которое иногда стимулирует человека не меньше, чем удар по лицу, запах еды или соблазнительные формы жены или любовницы. Вспомните, Раскольников пошел на убийство старухи-процентщицы, из внешней интеллектуальной среды восприняв губительный для него стимул – образ Наполеона, которому, дескать, «все дозволено». То есть, говоря о внешнем мире, надо, по крайней мере, делить его на три разновидности: витальную, социальную и идеальную. Не только у человека, но и у животных, у которых доля внешних социальных и внешних гностических воздействий эволюционно возрастает.

§ 193

Что такое эволюционный прогресс с антропологической точки зрения? Вы помните, наверное, с какими трудностями мы столкнулись в § 58, в котором речь шла о критериях прогресса?

По Гегелю, как я понял, прогрессивное развитие жизни представляет собой становящееся и самопознающее развертывание абсолютной идеи в системы понятий. Тейяр де Шарден говорит, что «история жизни… есть, по существу, развитие сознания, завуалированное морфологией»7. Павел Симонов разъясняет нам, что «в процессе антропосоциогенеза прогресс шел главным образом по линии совершенствования средств удовлетворения потребностей»8.

Чтобы всесторонне вооружиться, я предлагаю симфонически обработать все три определения и сказать, что не только антропогенез, но и весь филогенез жизни можно феноменологически представить как прогрессирующее совершенствование средств удовлетворения потребностей; что история жизни есть, по существу, развитие потребностей, завуалированное соматической морфологией и психической информационностью; что развертываются не системы понятий, а ормические взаимодействия, порождая в том числе и системы понятий, образов, интенций и интуиций.

У Здания жизни есть, разумеется, великий геологический подвал и бесконечный космический фундамент. Но собственно биогенез я предлагаю рассматривать с того момента, как во вселенской истории проявляется некая само о бу ело елейность, внутренняя необходимость в самоудовлетворении, саморазвитии и, в конечном итоге, самопознании. Жизнь начинается тогда, когда трансцендентально транскрибируется отрицательная Потребность и призывает к себе встречную положительную Волю. С этого рубежа в бездушном космическом пространстве возникает ток жизни.

Энергиям, газам и камням душа не нужна – они вполне счастливы в своей сугубой бездушности. Но жизнь, даже самая примитивная и крохотная, требует одушевленности и, эволюционно восходя, привлекает к себе различные степени экзистенции: сперва сугубо растительную, затем двугубо растительно-инстинктивную, потом трехгубую растительно-инстинктивно-рефлекторную и наконец сложнейшую человеческую Волю, самую многообразную и самую совершенную из трансцендентальных эволюционных мутовок, в сердцевине своей заключающую рефлексию и разум с их вечными вопросами: что я? (научный вопрос), кто я? (вопрос искусства), откуда и куда я? (религия), зачем я? (философия).

«Эволюция – это в первую очередь психическая трансформация», – убеждает нас Тейяр де Шарден9. Позволю себе уточнить: эволюция открывает нам себя в виде последовательных трансформаций потребностей, удовлетворение которых носит психосоматический характер. Но чем сложнее и разнообразнее потребностный комплекс живого организма, тем большую роль в его удовлетворении вынуждена играть собственно психика, тем настойчивее и глубже Потребность-Воля хочет заглянуть внутрь и вовне себя и с помощью психики точнее удовлетвориться и разнообразнее удовольствоваться.

«Воля в одних случаях используется для того, чтобы формировать сам механизм, в других – чтобы выбирать механизмы, пускающие его в ход, способ их взаимного согласования, момент самого запуска, – замечает Анри Бергсон и добавляет: – До возникновения нервной системы, даже до образования организма в собственном смысле слова, уже в недифференцированной массе амебы проявлялось это существенное свойство животной жизни…»10.

Предлагаю уточнить и дополнить: для взаимодействия Потребности (формирующей механизмы) и Воли (выбирающей механизмы) амебе достаточно инстинктивного бессознательного. У пчелы это ормическое взаимодействие требует мгновенной инстинктивной консультации с предсознательной образностью, у крысы – иногда довольно продолжительного условно-рефлекторного сотрудничества с развитым предсознательным, у человека… да я ведь уже описывал, как сложно и рефлексивно это у человека происходит (§§ 154–159).

Жизнь разветвляется не только на растительное, инстинктивное, рефлекторное, рефлексивное, на бессознательное, предсознательное, сознательное. По мере развития и усложнения потребностей сами потребности начинают разветвляться: над преимущественно витальной ветвью растений появляется витально-социальная ветвь животных, которая в некий момент своего роста тоже разветвляется, и одна ветка устремляется к преимущественно социальным перепончатокрылым, а в другой начинает преобладающе возрастать идеальность, своего пика достигая в человекообразных обезьянах.

Может быть, с помощью Навсикаи-ормологии нам наконец удастся решить научный спор о том, что же считать критерием эволюционного прогресса. Подавляющее большинство ученых сходятся на том, что в процессе эволюции происходит