По горам и пустыням Средней Азии - Владимир Афанасьевич Обручев

которая видна была в конце улицы. Нас начали обгонять бухарские солдаты, спешившие к городским воротам. От них мы узнали, что в г. Кермине, в гости к беку Миянкала едет эмир и четыре батальона конвоируют его.　

Войско бухарского эмира находилось главным образом в столице ханства, частью в караульных постах у 11 городских ворот, но преимущественно на квартирах у горожан. Солдат собирали на ученье посредством сигналов, которые трубил горнист, проходя по улицам, подобно тому как в деревнях и городках у нас пастухи собирают свое стадо. Войско было наемное, солдат получал 20 тенге (5 рублей) в месяц и должен был обмундировать и содержать себя на это жалованье. В общем число сарбазов (пехоты), джигитов (кавалерии) и артиллерии не превышало 60 тыс. человек.　

Выехав через Самаркандские ворота, мы миновали пригородные кишлаки, сады, виноградники и поля. Километрах в семи от города мы догнали авангард и обоз отряда, сопровождавшего эмира. Солдаты расположились уже на отдых. Края дороги, валы арыков и поля были усеяны ружьями и красными мундирами солдат. Сами сарбазы мылись в арыках или сидели группами в тени деревьев, завтракая хлебом (чуреками) и запивая его из походных фляжек. Возле небольшого караван-сарая, в котором расположились офицеры, дорога была запружена обозом отряда, состоявшим из трехсот верблюдов, нагруженных палатками, припасами и ружьями обозных солдат, которые выполняли роль погонщиков. В течение часа нам пришлось обгонять этот обоз, двигавшийся очень медленно.　

Затем дорога подошла к берегу р. Зеравшан, которая представляла не сухое русло, как в Кара-куле, а довольно большой поток грязножелтой воды, текший между двумя насыпными валами выше дороги для удобства орошения полей. Через валы просачивались на дорогу ручейки, исчезавшие в полях. В одном месте на берегу был расположен склад леса в виде бревен, жердей и досок, приплавленных из лесов в верховьях реки. Далее местность стала однообразной. Среди полей попадались изредка небольшие глиняные мазанки, похожие на собачьи будки, а возле них колодец и деревянная колода или глиняный бассейн для водопоя. В мазанках обитали бедняки, которые продавали проезжим чуреки и поили их лошадей и ишаков, получая за каждое животное по «пули», медной монете в четверть копейки. У въездов и выездов из кишлаков часто попадались оборванные нищие, сидевшие в тени какой-нибудь сакли и жалобно вопившие «тюря, силау, силау» при виде проезжего, то простирая к нему руки, то хватаясь ими за бороды.　

Среди полей кое-где возвышались курганы; земледельцы раскапывали их, используя в качестве удобрения для своих полей, на которых шла оживленная осенняя работа: чистили арыки, возобновляли низкие глиняные стенки, окаймляющие многие поля; кое-где пахали, причем на примитивную бухарскую соху, для увеличения ее тяжести, становились два человека, а третий вел двух волов или верблюдов, привязанных к дышлу сохи.　

Под вечер на горизонте появились горы Карнак-тау, или Дерт-гуль, т. е. «четыре цветка», названные так по четырем острым вершинам, поднимающимся над их гребнем. Они тянутся параллельно Зеравшану до бухарской границы, достигая 750–900 м высоты.　

На следующий день дорога вышла из бухарского оазиса на каменистую степь Карнак-чуль, которая отделяет этот оазис от следующего к востоку оазиса Кермине. Степь доходит почти до берега Зеравшана, окаймленного только узкой полосой полей. Поверхность степи почти лишена растительности и представляет невысокие увалы, отделяющиеся от гор Карнак-тау. Так как местность поднимается на юг от реки, то орошение ее из последней невозможно. Колеи дороги совершенно белы от гипса, который в изобилии содержится в почве степи и размалывается колесами. По этой степи мы ехали часа четыре в облаках белой пыли; голые склоны гор тянулись на юге вдоль дороги, а «четыре цветка» были окутаны тучами надвигавшейся грозы. Эта гроза застигла нас уже в караван-сарае кишлака Малик-курган, где мы укрылись от сильного дождя и где вся улица обратилась в грязный поток, заливавший дворы и бежавший через переулки в сторону Зеравшана.　

Переждав ливень, мы продолжали путь. Толстый слой мелкой лёссовой пыли, покрывавшей дорогу, обратился теперь в липкую грязь, пристававшую большими комьями к колесам и копытам коней, которые скользили на каждом шагу. Дорога шла по степи, оставив в стороне пояс кишлаков, садов и полей вдоль Зеравшана. Из-за грязи мы приехали в Кермине уже в сумерки. Дальнейший путь до Самарканда проходил то по участкам степи, то по оазисам на больших, выведенных из реки арыках, представлявшим кишлаки, фруктовые сады, рощи, бахчи и поля. В степи местами также видны были пашни, но так называемые богарные, т. е. не орошаемые искусственно и потому дающие урожай не каждый год, а только в случае достаточного количества дождя. На этом пути интерес для меня представили мощные отложения лёсса, которые я увидел впервые в стенках оврага Таш-купрюк глубиной в несколько сажен, а затем в холмах перед г. Катта-курганом, где через толщу лёсса проводили уже глубокую выемку для полотна железной дороги. Начиная отсюда, из лёсса уже состояли широкие и высокие увалы, тянувшиеся от гор, расположенных южнее, к долине Зеравшана. В эти увалы были врезаны извилистые овраги с отвесными стенками в несколько сажен вышины. В стенках везде была видна одна и та же порода — буро-желтый неслоистый суглинок, который легко режется ножом, давится между пальцами в тонкий песок, на дорогах превращается в мелкую пыль, взметаемую клубами из-под копыт и колес, а между тем хорошо держится в высоких отвесных обрывах. Этот суглинок пронизан мелкими порами, и кусок его, брошенный в воду, долго еще выделяет пузырьками воздух, заключенный в его порах. В толще суглинка попадаются кости степных животных и раковины сухопутных моллюсков, а также конкреции, т. е. стяжения извести, иногда причудливо ветвистой формы, называемые журавчиками, или куколками. Этот суглинок и представляет лёсс, покрывающий огромными толщами в десятки метров весь Северный Китай, и также большую часть степей Украины и значительные площади Средней Азии.　

Я уже упоминал, что образование лёсса в Китае было впервые хорошо объяснено Рихтгофеном в его книге, которою дал мне проф. Мушкетов. Но лёсс, который я увидел по дороге из Бухары в Самарканд в виде мощной толщи увалов далеко от горных цепей, не согласовался с теорией Рихтгофена, согласно которой он образуется из мелкой пыли, продукта разрушения горных пород, которую дожди и ветры сносят со склонов горных цепей, заполняя ею мало-помалу долины и котловины между ними, представляющие сухие степи. Приходилось думать, что накопление этой степной почвы происходит не везде одинаково. Но мои наблюдения в Средней Азии в 1886–1888 гг. были недостаточны для лучшего объяснения образования лёсса, и только несколько лет спустя путешествие по Центральной Азии и Китаю дало мне