Дракон из черного стекла - Джим Чайковски

«Дай ему время, малышка. Время, которое, надеюсь, у тебя есть…»

Попрощавшись и всех по очереди обняв, Эсме отправилась в свои собственные покои. Она до сих пор могла запросто заблудиться в этом лабиринте. Но понемногу училась ориентироваться в нем, прислушиваясь к Флюсту Тосгона – этому мягкому рокочущему шепоту. Во время мощного землетрясения Эсме находилась в Тосгоне, внутри. И услышала, как Флюст перерос в глухой яростный рев, который продолжался до тех пор, пока земля не перестала дрожать. В результате деревню едва тряхнуло – землетрясение сказалось на ней не больше, чем перемещение странствующих дюн наверху.

Она провела пальцами по стене, благодаря этого невидимого защитника, и продолжила свой путь. К тому времени, как Эсме добралась до отведенных ей комнатушек – всего один раз свернув не туда, – ей уже очень хотелось надолго погрузиться в ванну, чтобы смыть набежавшую грусть.

До хруста зевнув, она откинула полог, занавешивающий вход. Справа от нее стояла длинная глубокая ванна, наполненная манящим молочным теплом. Эсме с довольным видом направилась к ней, с каждым шагом чувствуя себя все лучше.

Опустившись на колени, она провела пальцем по поверхности, пробуя успокаивающий бальзам.

«То, что надо…»

А когда вытащила палец, вслед за ним вынырнула маленькая бледная клешня, потянувшись к ней. Эсме опустила руку обратно, позволяя клешне ухватить ее за палец. Это напомнило ей о пальчиках маленького Хакина – в этой хватке чувствовалась такая же целеустремленность.

Над молочно-белой поверхностью появились стебельки глаз.

– Кто у нас самый храбрый мальчик на свете? – прошептала Эсме.

Крикит возбужденно замахал всеми своими стебельками – в том числе и тем, что отрастал заново взамен оторванного. Чанрё были гораздо более искусны в уходе за молагами и их исцелении, чем ее прежний народ, чанарины. Хотя не то чтобы эти выносливые обитатели пустыни особо нуждались в посторонней помощи. Они могли избавиться от большинства повреждений, просто сбросив поврежденный панцирь и отрастив новый.

Крикит показал себя настоящим бойцом в этом отношении. С помощью деревенских целителей и любящей заботливой матери он избавился от причиненного ему вреда как раз таким способом – сбросив его с себя. Его новый панцирь был все еще мягким и будет оставаться таким до тех пор, пока все, что было оторвано или поломано, не вырастет заново.

Эсме притянула Крикита ближе к себе и почесала его за стебельками, вызвав довольное чириканье, от которого задрожала молочная поверхность. Когда она попыталась убрать руку, краб поднял вторую клешню, которая тоже отрастала заново. Попытался щелкнуть ею, но ее новая броня была еще слишком мягкой.

– Тише, – мягко пожурила она его. – К тебе еще вернется голос.

Однако Эсме поняла, о чем он просил, и вернула свои пальцы к этим нежным стебелькам, глядя на эту маленькую заживающую клешню и восхищаясь жизненной стойкостью юного молага. Его способностью отбросить болезненное прошлое, исцелиться и вырасти заново.

Такие прекрасные создания были живым примером стойкости пустыни. Уроком для всех, кто держал глаза открытыми.

– Лёкх этаар… – прошептала она своему другу.

Глава 94

Вконец измотанный, с тяжелым сердцем, Канте ехал рядом с Рами по дороге, ведущей вокруг центрального пресноводного озера Кисалимри. Его название, Греш-Ме, переводилось в том числе и как «Безмолвный рот». Хотя на тот момент этот рот был каким угодно, но только не безмолвным.

Вдоль его берегов и на соседних улицах раскинулся огромный жилой лагерь. Какофония голосов сливалась в единый гомон жизни, которая ела, потела и испражнялась. Дымились жаровни. Орали торговцы. Повсюду носились дети, играя в какие-то игры с только им самим понятными правилами. Лица одних были открыты, у других скрыты вуалями. Тряпичные палатки и шатры уже обретали кирпичные стены, словно постепенно врастая в существующую застройку разросшегося города.

То количество людей, что скопилось только в одном этом месте, могло бы полностью затопить немалых размеров город вроде той же Азантийи. И это было лишь одно место из более чем ста. Такое масштабное перемещение огромного населения города в районы, которые считались менее подверженными риску из-за их более прочного подземного основания, спасло миллионы жизней.

Хотя от разрушительных последствий этого мощного землетрясения все равно пострадали сотни тысяч людей. Даже две недели спустя из-под обломков по-прежнему извлекали погибших. Все имперские силы – Парус, Крыло и Щит – работали по всему Кисалимри, наводя порядок, доставляя припасы, охраняя грузы, ремонтируя гавани. К этим работам подключилось и множество простых горожан, способных затмить своим рвением даже представителей этих имперских структур.

Одной из главных причин такого душевного подъема в терпящем бедствие городе стала стена, по которой сейчас пробирались лошади принцев. На ее мраморном фасаде кто-то изобразил пару скрещенных золотых мечей, обрамляющих стилизованную фигуру женщины, сидящую верхом на белом коне. На руках у нее лежал рыцарь в серебряных доспехах.

«Аалийя с телом паладина Регара».

Внизу среди свежих роз трепетно мерцали свечи.

Этот сюжет уже успел распространиться по всему городу – одни такие изображения были любовно и во всех подробностях выписаны, другие наспех намалеваны, а кое-какие выглядели и вовсе непристойно. История о скорбящей императрице, держащей на руках тело своего паладина, воспевалась и в песнях, которые звучали в тавернах и на городских углах, становясь все величественней с каждым присоединившимся к певцам голосом.

При виде этого места поклонения своей сестре Рами заметил:

– Аалийя боялась, что ее постигнет та же участь, что и императора Гая после того катаклизма. Хотя сейчас ей стоит беспокоиться скорее о том, как бы оправдать ожидания людей, взывающих к богине.

Канте пожал плечами.

– В последнее время найдется не так уж много богов, которые за один день спасли бы миллионы жизней. Она пошла на большой риск, начав все это великое переселение в безопасные места. Многие стали считать такую предосторожность пророческой – как будто все боги клашанского пантеона нашептывали ей на ухо, предупреждая о надвигающемся злосчастье.

– В противовес учености чааена Граша и его коллег из Бад’и Чаа?

– Она все равно прислушивалась к ним, – напомнил ему Канте.

– Верно.

– Ты поступил бы так же?

Рами нахмурился, глубоко задумавшись над этим вопросом, а затем вздохнул.

– Ну не знаю… Все, что я могу сказать, – это что я просто счастлив не носить корону. Ее тяжесть представляется мне слишком уж сокрушительной.

Пока они продолжали пробираться сквозь толпу, прозвенел второй колокол Вечери. Пара провела весь день, посещая шатры целителей, которые протянулись