Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн

То, что Германия сейчас застряла в финансовом кризисе, – это полностью ваша вина… Было бы неплохо снова выстроить стену и добавить сверху 10 метров – добровольцев было бы много, – чтобы вы, высокомерные Осси, остались наедине с самими собой.

Несколько дней спустя стал распространяться ответный флаер:

Привет, Весси!!! …Кем вы себя возомнили, выродившиеся обезьяны!!! В то время как восточные немцы страдали от русских и выполняли сверхчеловеческие задачи, чтобы сохранить государство в живых… Amis [американцы] вас насквозь испортили… и построили ваше государство на свои миллиарды!!! А поскольку вы самые ленивые засранцы с незапамятных времен, вы привезли в страну кучу иностранцев, чтобы они сделали грязную работу за вас31.

Эти два флаера показали, насколько далеки друг от друга могут быть две группы населения в новой объединенной стране, а также какие предрассудки, недоверие и обвинения каждая сторона предъявляла другой. Одно дело – соединить две территории политически, и совсем другое – объединить сердца и умы живущих на них людей. Сами термины, выбранные для определения этого процесса, разделили новую страну. Было ли это демократическим “присоединением” (Beitritt), предполагавшимся 23 статьей Конституции, неолиберальным “переворотом” (Übernahme) или даже “колониализмом” – “Ko(h)lonialism”[14], как некоторые писали? “Внутреннее воссоединение”, как его называют немцы, было медленным, болезненным процессом, который и по сей день остается хрупким и незавершенным. Как показывают эти две листовки, свобода сопряжена с огромными издержками – как моральными, так и материальными, – которые распределены неравномерно и связаны с конкурирующими взглядами на права и надлежащее поведение.

Ликвидация ГДР была этической, юридической и экономической задачей. В условиях закрытия предприятий и массовой безработицы ГДР подверглась публичному вскрытию. Была ли она “беззаконным государством” (Unrechtsstaat) или “заботливой диктатурой”? Коллективные вердикты в отношении ГДР неизбежно поднимали этические вопросы о жизни людей в ней. Более того, как признавалось во второй листовке, воссоединение никогда не было исключительно немецким делом: оно также затронуло миллионы иностранцев, проживающих в стране. Единство было настолько расколото, что великое достижение народной революции было почти забыто.

В 1990 году Коль обещал восточным немцам “цветущие ландшафты”. Это вводило в заблуждение так же, как и описание Хонеккером ГДР как одной из ведущих промышленных стран мира. За три месяца до собственно воссоединения вступил в силу валютно-экономический и социальный союз. Взрослые могли обменять до 4 тысяч марок ГДР на 4 тысячи немецких марок; пенсионеры – чуть больше, дети – чуть меньше. Зарплаты, пенсии и арендная плата были также конвертированы один к одному. Эквивалентность была требованием последнего премьер-министра ГДР Лотара де Мезьера (CDU). Это в пять раз превышало реальную стоимость восточногерманской продукции и рабочей силы. Для Коля политика взяла верх над экономикой. Он хотел, чтобы его переизбрали и запомнили как “канцлера единства”, а не как человека, принявшего двухклассовую систему.

Экономика Восточной Германии перешла в свободное падение. Из-за чрезвычайно завышенных цен экспорт мгновенно рухнул. То, что поляки и чехи решили девальвировать свою валюту, только ухудшило ситуацию. Было создано “трастовое агентство” (Treuhand) для надзора за приватизацией всех государственных предприятий; это решение было одним из последних, принятых реформированным парламентом ГДР. Хотя это и не позволило старой элите захватить драгоценности короны, как это произошло в России и других странах, в результате приватизации было закрыто почти столько же предприятий, сколько удалось спасти. Консолидация Carl Zeiss Jena, всемирно известного производителя оптики, – это одно. Совсем другое – поиск покупателей для старых, непроизводительных заводов. За четыре года была ликвидирована треть из 12 тысяч предприятий. Двое из трех промышленных рабочих были уволены. Летом 1993 года рабочие в Бишоффероде (Тюрингия) объявили голодовку, отчаянно пытаясь предотвратить закрытие калийного рудника, но безрезультатно. В других местах западногерманские покупатели забрали драгоценные патенты и оборудование, а затем законсервировали заводы, питая слухи о том, что западные поглощения на самом деле были хитрым способом уничтожить конкуренцию; поколение спустя все еще звучали призывы к созданию комиссии по установлению истины32.

Treuhand обещал прибыль в размере до 600 миллиардов немецких марок. Когда компания была ликвидирована в 1994 году, ее баланс вместо этого показал убыток в размере 270 миллиардов немецких марок. Приватизация была отчасти политическим расчетом: оставив все на усмотрение рынка, правительство Коля сняло ответственность с себя. По сравнению с другими посткоммунистическими странами Германия проводила особенно догматическую линию. В отличие от Польши правительство отказалось взять на себя управление ключевыми отраслями промышленности или предоставить временную подушку безопасности. Многие мелкие семейные фирмы, чудом пережившие коллективизацию, также были брошены на произвол судьбы. Однако основным источником недуга был не Treuhand, а ГДР и катастрофическое состояние, в котором она оставила экономику. К ее концу 39 % предприятий оказались на грани банкротства33.

Почти в мгновение ока республика рабочих превратилась в общество, живущее на пособие по безработице. В 1994 году безработица на бывшем востоке достигла 15 %, а десять лет спустя – даже 20 %. Кроме того, почти 2 миллиона человек вышли на досрочную пенсию или прошли курсы переподготовки. Рано или поздно безработица оставляла свой след в биографии большинства восточных немцев. Исследователи из Лейпцига начали изучать четырнадцатилетних подростков в 1987 году. Когда они снова посетили их в 1996 году, каждый второй из их испытуемых хотя бы раз оказывался безработным; а к 2009 году – почти что три из четырех. Хуже всего пришлось женщинам; в этой выборке они были без работы в среднем двадцать четыре месяца по сравнению с пятнадцатью месяцами среди мужчин. Неудивительно, что многие страдали от депрессии и плохого физического здоровья34.

Кате Крамер было тридцать шесть лет, когда ее страна исчезла. Прежде она была образцом женщины-профессионала ГДР: матерью-одиночкой и инженером по образованию, а в 1987 году присоединилась к группе, занимающейся компьютерными технологиями. Однако чипы, которые были передовыми при социализме, оказались бесполезными на мировом рынке. Едва высохли чернила на договоре о валютном союзе, как Кате сообщили, что сокращения неизбежны. К сентябрю 1990 года она стояла на бирже труда, униженная и без работы. В своем дневнике женщина записывала, как новая реальность обесценила все, чего она достигла в жизни. Сами бумаги, которые ей приходилось заполнять, были основаны на западногерманском жизненном пути. Ее спросили, посещала ли она Gymnasium – школу, в которую попадали в результате отбора и которой не существовало в ГДР, – и “училась ли я за пределами Федеративной Республики”. “Они хотят нас полностью уничтожить”, – чувствовала она. “Я училась в политехнической средней школе (POS) и расширенной средней школе (EOS) в ГДР и не вижу причин это скрывать; я горжусь