Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн

и давать тот ответ, которого от нее ожидали. “Хроническая шизофрения” опустошила ее личность. Для Вольф, которая хотела спасти социализм от него самого, это стало “позорным, но не удивительным открытием”. Единственным путем вперед было признать правду: “наших детей воспитали в духе лжи” и оставили “изуродованными, разочарованными и лишенными гражданских прав”. Многие граждане, заключила Вольф, теперь находятся в процессе “выдавливания раба из себя”, причем не по капле, как это описал Чехов в исходной метафоре, а литр за литром.

Ее статья вызвала бурю эмоций. Пятидесятилетняя женщина (экономист) нашла ее “освобождающей”: “Я так рада, что дожила до того дня, когда настолько откровенные слова напечатаны”. Она была членом партии на протяжении тридцати лет. Им нужно искать ответственность за “опустошенное состояние” страны внутри себя, а не просто обвинять других: “в каком-то смысле мы все были испорчены и чувствовали себя комфортно”. Некоторые читатели выразили чувство стыда: живя во лжи, они предали себя настолько же, насколько и социалистический проект. Однако для других родителей и учителей это был удар ниже пояса. Ставить под сомнение ГДР означало ставить под сомнение их жизнь в ней. Пятидесятисемилетняя женщина была “потрясена”. Она была продавцом газет и “простым человеком”, но помнила войну. Статья Вольф была “пощечиной всем тем людям, которые пережили ужасную войну, потеряли родственников или видели свою родину опустошенной”. Дети и внуки этой женщины выросли порядочными людьми, получили хорошую работу и не предали свою республику. Им была дарована долгая эпоха мира. Она гордилась ГДР так же, как гордилась ими55.

В декабре 1990 года, через полгода после воссоединения, один из немногих уволенных учителей раскрыл душу в своем дневнике. Он был лояльным местным секретарем SED и чувствовал себя трусом из-за того, что поддался давлению и заставил студентов покинуть церковь. Он критиковал себя за годы самообмана: как бы ему ни хотелось верить в то, что Пражская весна 1968 года была контрреволюционным восстанием, теперь он признавал, что убийство остается убийством. Прежде всего он винил себя за то, что лгал своим ученикам насчет стены. “Мертвые у стены останутся со мной до конца моей жизни”. Но ничто из этого не уменьшило его признания достижений ГДР. Видение лучшего мира продолжало придавать ему силы; он заседал в местном собрании PDS.

Изобретение лучшего прошлого

В буре, последовавшей за воссоединением, большинство восточных немцев изо всех сил пытались удержаться на плаву, не размышляя над вопросами пособничества рухнувшему режиму. Чем больше сгущались экономические тучи на горизонте, тем ярче становились их воспоминания о ГДР. Родилась Ostalgie – ностальгическая тоска по восточным конфетам, песням и свитерам ушедших времен; этот термин был придуман дрезденским комиком Уве Штаймле в 1992 году. Посещение ретровечеринки с участием двойника Хонеккера не означало, что люди хотели вернуть оригинал. Скорее восточным немцам были нужны вещи из социалистического прошлого как способ утвердить свою особую идентичность в настоящем, где доминируют звезды и товары с запада. В рекламе возрожденной Club-Cola это произносилось открыто: “Ура, я еще жив!”56

Позитивный ребрендинг ГДР коснулся детей, родившихся после ее заката. Исследование 5 тысяч старшеклассников, проведенное в период с 2005 по 2007 год, выявило значительные различия между бывшими Восточной и Западной Германиями. Двое из трех учеников на западе считали, что до 1989 года Федеративная Республика была лучше, чем ГДР, но на востоке с ними был согласен только каждый третий. Большинство школьников востока не считали ГДР диктатурой; на самом деле четверть полагала, что некоторые репрессии были оправданы и что те, кого расстреляли при попытке побега, должны винить только себя. Большинство перекладывало ответственность за стену на Советский Союз. Никто не знал о существовании смертной казни, а Штази была для них обычной секретной службой. Исследователи были ошеломлены “наивностью”, мифами и невежеством, с которыми столкнулись. Поколению родившихся после 1989 года ГДР казалась социальным раем, благословленным не только детскими садами повсюду (верно для 1980-х годов), но и более щедрыми пенсиями и местами в университетах, чем на западе (и то, и другое неверно). Режим SED подвергся “морально-политическому оправданию”. Откуда у молодежи эти идеи? Образовательный материал был “мрачным”, отмечали исследователи, но в итоге вина за распространение искаженных идей возлагалась на семьи. Учителя сообщали о негативной реакции со стороны родителей, бабушек и дедушек всякий раз, когда они пытались представить на уроках более критический образ ГДР. Десятилетие безработицы, неопределенности и дезориентации заставило многих забыть, насколько невыносима для них была ГДР в 1989 году57.

Другими жертвами этих войн памяти стали люди, которые ее разрушили. После двух неудач (1848 и 1918 годов) в Германии в 1989 году наконец произошла успешная революция. Несколько диссидентов заняли видные государственные должности: Эппельман возглавлял парламентскую комиссию, расследовавшую диктатуру SED, а Марианна Биртлер была федеральным комиссаром, ответственным за отчеты Штази (2000–2011). Однако люди на улицах практически исчезли из общественной памяти.

Для немецких героев изначально было мало места в культуре “негативной памяти”, которая с 1980-х годов концентрировалась на памяти жертв немецкой агрессии58. То немногое, что еще оставалось, выдавливалось за пределы сознания поляризованным представлением о ГДР как о тюрьме Штази или как о социальном рае. Музеи посвящали себя либо шпионским технологиям и сырым тюремным камерам, либо “тысяче мелочей” повседневной жизни. Были венки тем, кто погиб у стены, а не памятники тем, кто ее разрушил.

В 1998 году, через девять лет после падения стены и вскоре после второго конкурса на памятник убитым евреям, Лотар де Мезьер, последний премьер-министр ГДР и союзник Коля, начал кампанию по возведению “памятника гражданину” (Bürgerdenkmal) в честь единства Германии на постаменте монумента кайзера Вильгельма, снесенного SED после войны. Таким образом предполагалось увековечить память о людях, осмелившихся бросить вызов режиму. Когда предложение впервые поступило в парламент, комитет по культуре его отклонил. В 2006 году оно наконец получило официальную поддержку, но десять лет спустя бюджетный комитет парламента снова попытался отменить проект: для его реализации пришлось бы перемещать колонию летучих мышей, что делало затраты неприемлемыми. В конце концов комитет уступил и нашел немного средств, но пожелал, чтобы они пошли на восстановление монумента кайзера Вильгельма. Бывшие депутаты-диссиденты были в ярости из-за маневров в кулуарах и после лоббирования отстояли оригинальный дизайн, победивший на конкурсе, – интерактивную 50-метровую кинетическую чашу, которая будет плавно двигаться, когда посетители проходят по ней. “Качели единства” будут нести лозунг “Мы – народ. Мы – один народ”. Критики возражали, что памятник объединял свободу и единство, словно все революционеры автоматически выступали за воссоединение. Наконец, в 2020 году строительство