Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн

суд постановил, что бундесвер может участвовать в военных и гуманитарных акциях за пределами территории НАТО, пока у него есть мандат ООН. Годом ранее канцлер Коль отправил в Боснию самолеты-разведчики. Война в Косово в 1999 году подняла ставки. В своем коалиционном соглашении новое правительство социал-демократов и “Зеленых” заявило, что “немецкая внешняя политика – это политика мира”. Теперь Йошка Фишер, непобедимый министр иностранных дел “Зеленых” в правительстве Шрёдера, умолял свою партию поддержать интервенцию НАТО с целью остановить сербский геноцид албанцев в Косово, несмотря на отсутствие мандата ООН. “Не повторим войну! Не повторим Аушвиц”, – сказал он делегатам; эти два пункта шли у него рядом. Мораль была перевернута с ног на голову: аргумент против оружия теперь использовался для того, чтобы взять оружие в руки. Германия отправила истребители.

Однако то, что Фишер использовал моральные принципы, чтобы привлечь на свою сторону партию и общественность, не означало, что они были движущей силой интервенции. Несколько месяцев спустя тот же Фишер заявил Немецкому обществу внешней политики (DGAP), что речь идет “не только о моральных ценностях, но и об интересах”, прежде всего о стабильности в Юго-Восточной Европе; признание Германией Словении и Хорватии в 1992 году внесло свою лепту в националистический распад Югославии, вызвавший волну мигрантов в Германию. Косово, подчеркнул Фишер, не было ни “прецедентом” одностороннего вмешательства, ни поворотным моментом во внешней политике Германии. Он выступал за дальнейшее самоограничение, многосторонность и европейскую интеграцию, что не сильно отличалось от свода правил Коля. Фишер сказал “нет” гуманитарному интервенционизму во всем мире. Действительно, для него “европейские предпочтения” Германии естественным образом возникли из “ее истории как неморской и неколониальной державы”, демонстрируя довольно любопытную амнезию насчет короткой, но жестокой эпохи Германии как колониальной силы3.

Канцлер Шрёдер пообещал президенту США Биллу Клинтону поддержку еще до того, как занял свой пост. И при этом Германия не просто выполняла свой долг верности, следуя за своим американским союзником, как было сказано немецкой общественности. Первоначально в мае 1998 года Министерство иностранных дел Германии призывало НАТО наращивать военную угрозу и планировать наземные операции, а также воздушные удары. Трудно сказать, какой была бы общественная реакция, если бы дело дошло до развертывания немецких сухопутных войск численностью 16 тысяч человек. В конце концов Сербия сдалась и в июне 1999 года приняла международный мирный план. Несмотря на все жаркие споры, фактическое военное участие Германии было крайне ограниченным, составив не более 3 % всех воздушных ударов4.

После терактов 11 сентября правительство Шрёдера немедленно выразило поддержку Соединенным Штатам. Первые немецкие солдаты были отправлены в Афганистан еще до конца 2001 года. Однако многосторонность и военное вмешательство имели четкие пределы. В 2002 году Шрёдер заверил немецких избирателей, что не будет поддерживать дальнейшие американские авантюры – это принесло ему победу на новых выборах. Одно дело – борьба с террористами, другое – смена режима. По его словам, он будет следовать “немецкому пути”, а не “американскому пути”, и это политика мира. Еще до заседания Совета Безопасности ООН (на котором в то время Германия не имела права вето) Шрёдер заявил, что не одобрит американское вторжение в Ирак5. Германия была спасена от изоляции благодаря последующей поддержке со стороны России и Франции.

Публичная напористость Шрёдера по отношению к Соединенным Штатам была бы немыслима во время холодной войны. Однако и предыдущие канцлеры не были вашингтонскими пуделями. Политика мира Германии использовала моральные принципы для продвижения национальных интересов, как недавно напомнил нам бывший редактор еженедельника Die Zeit Йозеф Иоффе, хотя можно поспорить, делает ли это страну “моральной сверхдержавой”6. Когда Брандт пал на колени в Варшаве, он провозгласил искупление и одновременно открыл восточную дверь для внешней политики Западной Германии. Европейская интеграция аналогичным образом драпировала национальные интересы в мантию мира. Именно Гельмут Шмидт, преемник Брандта, вместе с президентом Франции Валери Жискаром д’Эстеном добивался проведения первого мирового экономического саммита в 1975 году. Шмидт вместе с американцами бойкотировал Олимпийские игры в Москве в ответ на советское вторжение в Афганистан в 1979 году, но не применил экономические санкции. С Советском Союзом было заключено крупное соглашение о газопроводе. Как загадочно выразился Шмидт в разговоре с промышленниками: “Нормальный бизнес с Советским Союзом должен продолжаться, но он просто не может быть обычным бизнесом”7. Примечательно, что именно архитектор восточной политики Брандта Эгон Бар после воссоединения настаивал на том, что страна имела право проводить свою внешнюю политику, как и любая другая. Вместо особого пути (Sonderweg) у Германии был свой “нормальный” путь: преступления прошлого не должны быть препятствием для этого8.

По правде говоря, вновь обретенное военное участие Германии было далеко не “нормальным”. “Война” в немецком лексиконе оставалась ругательным словом. Шрёдер предпочитал говорить о “борьбе с терроризмом”. Его министр обороны Рудольф Шарпинг настаивал на том, что страна не находится в состоянии войны, а просто проводит “полицейские действия военными средствами”9. Кампания была представлена как гуманитарная миссия по стабилизации Афганистана.

Такое принятие желаемого за действительное разлетелось на куски ночью 4 сентября 2009 года, когда немецкие войска вызвали истребитель США для упреждающего авиаудара по двум танкерам, украденным повстанцами в провинции Кундуз. В результате также погибли сто мирных жителей поблизости. Начальник штаба и министр обороны были вынуждены уйти в отставку после того, как изначально преуменьшили вероятность гибели мирных жителей. Только после этого канцлер Меркель открыто заговорила о “боевой миссии”. Солдаты, которые раньше просто “умерли”, теперь признавались “павшими”.

Кундуз выявил не только кровавую реальность войны, но и системное противоречие, лежащее в основе немецкой политики. Еще годом ранее солдаты Германии были готовы строить дороги и сохранять мир, а не сражаться, если только они не подвергались нападению. Превентивные удары были исключены как контрпродуктивные для стабилизирующей миссии. Немецкие войска сидели в казармах и предоставляли сражаться союзникам. У них не было даже собственных вертолетов. Талибы воспользовались предоставленной им свободой в ходе наступления на север. Распространение повстанческого движения на деревни застало немецкие войска врасплох. И только в 2008 году командиры отправили их патрулировать улицы вместе с афганскими партнерами и дали им зеленый свет на то, чтобы воевать.

Афганская миссия стала жертвой непримиримых интересов Берлина, бундесвера и общественности: правительство Меркель не хотело терять лицо перед союзниками, но в равной степени рисковало потерять поддержку общественности, если превращало армию в реальную боевую силу. Результатом стала недоукомплектованная и недостаточно оснащенная армия без четкой стратегической задачи. Боевые войска были сокращены до семнадцати действующих пехотных батальонов, а силы безопасности пришлось собирать