Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн

на себя роль глобального кредитора последней инстанции, европейцы вступили в препирательства. 5 октября 2008 года Меркель и ее министр финансов Пеер Штайнбрюк выступили по телевидению, чтобы заверить граждан Германии, что их сбережения в безопасности, тем самым застигнув своих европейских партнеров врасплох и вызвав на рынках панику вместо того, чтобы их успокоить. Каждое правительство теперь формировало свои собственные гарантии и фонды для капитализации. Германия наложила вето на “трансферный союз” и разделение бремени. После национальной помощи пришла пора жесткой экономии. Вместо того чтобы потушить пожар, Германия распространила его по всей еврозоне. Когда кризис ликвидности перерос в кризис государственного долга, состав злодеев сменился с “безответственных” банкиров на “экстравагантные” правительства – сначала Греции в 2010 году, затем Португалии, Испании и Италии (PIGS). Лишь в 2012 году Европейский центральный банк начал применять лекарство ФРС после того, как его президент Марио Драги пообещал “сделать все возможное, чтобы сохранить евро”25.

В экономическом отношении Греция была периферийной страной: ее ВВП не составлял и десятой части ВВП Германии. Однако с политической точки зрения она стала решающей проверкой правил, регулирующих еврозону. В конце 1990-х годов страны ЕС согласились поддерживать дефицит своего бюджета ниже 3 %, а долг – ниже 60 % ВВП. Первыми странами, нарушившими соглашение, были Германия и Франция в 2003 году. Однако им это сошло с рук. Греции так не повезло. В октябре 2009 года выяснилось, что ее дефицит превысил 12 %, а общая долговая нагрузка достигла 115 % ВВП – и страна была неплатежеспособна. Ради выживания ее долг необходимо было реструктурировать с помощью европейских партнеров. Более богатые северные страны – Нидерланды, Финляндия и в первую очередь Германия, – тем не менее, хотели быть уверены, что они не выбрасывают приличные деньги на ветер и не подвергаются риску со стороны тех, кого считали расточительными южанами. Без гарантии проведения реформ Греция могла создать опасный прецедент. В начале 2010 года министр финансов Вольфганг Шойбле выдвинул идею создания федерального европейского фонда по образцу Международного валютного фонда. Меркель отвергла это предложение: она не была заинтересована в переносе финансового контроля из Берлина в Брюссель.

Дальше последовали пять лет ожесточения и боли, когда один европейский пакет помощи за другим подвергал Грецию глубоким сокращениям государственных расходов и социальных пособий. Демократическое государство и член ЕС оказалось отдано на милость Европейской комиссии – неизбираемого органа. Повторное кровопролитие означало обвал спроса и рост безработицы (25 % к 2015 году), бедности и гнева. Другие средиземноморские страны с высоким уровнем долга столкнулись с аналогичными мерами жесткой экономии, хотя здесь операция проводилась менее агрессивно.

Произошло возрождение националистических предрассудков и враждебности, невиданное с 1950-х годов. Вместо посла мира и демократии Европейский союз оказался бархатной перчаткой, скрывающей железный кулак Четвертого рейха. Германии не забыли ее жестокую оккупацию Греции во время войны. В Афинах на плакатах Меркель была изображена с гитлеровскими усами, в Лиссабоне ее приветствовали словами “Гитлер, убирайся домой!”. Не превращалась ли европейская мечта в антидемократический кошмар? Юрген Хабермас, самый влиятельный из ныне живущих мыслителей, сетовал на то, что Греция была сведена на уровень “протектората”26.

Почему Германия была так упряма, что почти разрушила европейский дом, который так тщательно строила? “Нет дефицита” и “нет инфляции” превратили стабильность в светскую религию, которая исключала более интервенционистские или кейнсианские меры, способные избавить молодых греков и испанцев от многих лет боли. Лауреаты Нобелевской премии по экономике и международные организации, такие как МВФ, в отчаянии качали головами. Однако существовали взаимосвязанные убедительные причины, по которым немецкие политики и общественность придерживались домашнего средства.

Во-первых, страна справилась с проблемой относительно хорошо. Она быстро оправилась от мировой рецессии 2008 года. В следующем году в Конституцию был включен федеральный “долговой тормоз”, призванный сбалансировать федеральный бюджет. В то время как по Средиземноморью пронесся шторм, Германия наслаждалась устойчивым ростом, устойчивыми финансами и почти полной занятостью. Зачем менять то, что работает? Вместо этого больным соседям нужно было дать дозу немецкого лекарства. В целях защиты от многочисленных иностранных критиков в 2017 году министерство финансов подчеркнуло, что увеличение государственных инвестиций окажет лишь незначительное влияние на текущий счет и что в любом случае фискальная стабильность не является скупостью, а позволяет увеличить государственные инвестиции на 4,5 % в год с 2015 года27. Чиновники, по-видимому, никогда не ездили на поезде и не ступали на порог школы. Задержки поездов, нехватка линий электропередачи, отсутствие ноутбуков и Wi-Fi, сломанные туалеты были лишь верхушкой айсберга многих лет недофинансирования; государственные инвестиции выросли, но только потому, что выросла вся экономика.

Во-вторых, финансовая дисциплина отражала особую экономическую философию, которая стала доминировать в Западной Германии после Второй мировой войны, – “ордолиберализм”. С этой точки зрения здоровая экономика требует строгих правил и порядка. Нарушьте правила, и последует хаос28. Греции пришлось преподать урок и заставить ее почувствовать боль, чтобы она могла изменить свое поведение. В 2014 году Шойбле с гордостью объявил, что со следующего года дефицит федерального бюджета останется в прошлом. “Мы не хотим быть образцовыми учениками, – объяснял он в ордолиберальном духе, – но мы думаем, что было бы неплохо, если бы все в Европе придерживались правил. Мы не ожидаем от других ничего такого, чего не выполняем сами”29. Если бы правила принимались только для того, чтобы их нарушать, всякое доверие исчезло бы. Но эта точка зрения игнорировала то, что правила не применялись на равных условиях. Они оказались на стороне Германии благодаря дешевому евро, который давал ей преимущество перед соседями, а также большому положительному сальдо торгового баланса. Для Греции, Италии или Испании, напротив, евро и сбалансированные бюджеты были смирительной рубашкой, которая в условиях экономического спада не позволяла им снижать процентные ставки, увеличивать государственные расходы или девальвировать валюту для стимулирования экономики30.

Более того, внутренняя политика препятствовала нарушению правил в Европе. Поскольку в результате реформы Харца немцам урезали их собственные льготы, они не были склонны проявлять добросердечие к своим греческим и итальянским соседям. Фактически европейский кризис обсуждался на том же языке, что и предыдущие реформы внутри страны. Шойбле призывал к “помощи другим, чтобы помочь себе”. 17 июля 2015 года, в свой день рождения, Меркель обосновала перед депутатами последний европейский кредит Греции на сумму 86 миллиардов евро. Помощь, подчеркнула она, предоставлялась с условиями и проверками и только на основе quid pro quo (“услуга за услугу”). Ее принципами были “уважение к хорошей работе – ответственность и солидарность”. Это был международный эквивалент “поддержки и спроса” для своих безработных. “В долгосрочной перспективе, – сказала Меркель, –