Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн

Что в итоге скрепило эти различные аргументы и сделало их такими несокрушимыми, так это простое моральное убеждение, что экономический успех страны отражает добродетели ее граждан. Когда премьер-министр Греции Георгиос Папандреу посетил Меркель в Берлине 5 марта 2010 года, таблоид Bild приветствовал его открытым письмом, в котором говорилось, что он въезжает в страну, где люди работают до достижения шестидесяти семи лет, “на заправочных станциях есть кассовые аппараты, таксисты выдают чеки, а фермеры не выманивают у ЕС субсидии на миллионы несуществующих оливковых деревьев”. У немцев тоже были долги, но им удалось их погасить: “потому что мы встаем рано и работаем весь день… и всегда откладываем копеечку на черный день”32. Для каждого, кто когда-либо стоял возле немецкого офиса, закрытого на один из, казалось бы, бесконечных “кофе-брейков”, это было странное заявление. У немцев было больше отпусков, чем у греков и большинства других смертных, и они выходили на пенсию в среднем на несколько месяцев раньше достижения шестидесяти двух лет, как и обычные греки; греческие пенсии казались такими большими, потому что других льгот было мало.

Самым бестактным замечанием было то, что немцы всегда расплачивались с долгами. Это был миф, который не только преуменьшал значение растущих проблем с частной задолженностью. Это также была замечательная форма коллективной амнезии, поскольку, когда дело дошло до дефолта, именно Германия оказалась величайшим грешником XX века. На Лондонской конференции по долгам в 1953 году Западная Германия списала половину своей задолженности, что позволило ей начать творить свое экономическое чудо, имея на шее на 15 миллиардов немецких марок меньше. Греция не могла ожидать такой щедрости. Напротив, Германия изо всех сил боролась против попыток Греции вернуть долги и расходы, связанные с ее военной оккупацией. В 2016 году Греция оценила долги Германии в 270 миллиардов евро – примерно 10 % от общих затрат на воссоединение. Правительство Германии отвергло эти требования, сославшись на “глобальные соглашения”, достигнутые в 1960-х годах, когда оно заплатило Греции сумму, эквивалентную 60 миллионам евро, главным образом за убийство греческих евреев. В последние годы родственники взрослых и детей, убитых СС в 1944 году, подали собственные гражданские иски, а итальянский суд приступил к конфискации активов, принадлежащих Deutsche Bahn, национальной железнодорожной компании. Во всех этих случаях Германия продолжала ссылаться на государственный иммунитет (который, согласно международному праву, защищает одно государство от преследования в судах другого) независимо от связанных с этим преступлений против человечности33.

Меркель считала хорошо управляемую семью микрокосмом сильной экономики. Почему финансовые рынки оказались на грани краха, было “на самом деле довольно просто”, сказала канцлер своим партийным делегатам в Штутгарте в 2008 году: “швабская домохозяйка” напомнила бы им простую житейскую мудрость, что “невозможно жить не по средствам. Вот это кризис в двух словах… (Аплодисменты)”34. Для любого, кто немного разбирается в истории или экономике, эти слова звучат как утверждение, что Земля плоская: так, государственный долг Великобритании в период с 1750 по 1850 год всегда превышал 100 % ВВП, а именно в это столетие она стала мировой сверхдержавой. Национальное хозяйство не похоже на домашнее. Государства могут печатать деньги и закачивать их в экономику. Как отметил лауреат Нобелевской премии по экономике Джозеф Стиглиц, когда швабская домохозяйка затягивает пояс, ее муж не теряет работу, но когда это сделает вся нация (режим жесткой экономии), работы лишатся многие35. У этого простого морального трюизма есть еще один недостаток. Добродетельное частное поведение не обязательно приносит общественную пользу, как заметил еще Бернард Мандевиль в своей “Басне о пчелах” (1714): напротив, колеса коммерции часто вращают “частные пороки”, такие как роскошь и тщеславие.

По всей Европе политика жесткой экономии распределяла моральную вину, но первенство в этом принадлежало Германии. Тот факт, что евро благоприятствовал Германии за счет Греции, исчез из поля зрения, а вместе с ним исчезло и чувство солидарности, согласно которому более сильные должны помогать более слабым. Вместо этого понадобилась “суровая любовь”. Среди газет высоколобая Handelsblatt была единственной, кто выступал за помощь и реструктуризацию долга. Согласно опросу, проведенному весной 2010 года, трое из четырех немцев считали ответственным за проблемы Греции правительство этой страны, а не глобальный финансовый кризис, тогда как в Великобритании, Франции и Италии с этим был согласен только каждый второй. Лишь четверть немцев была готова поддержать Грецию. 55 % чувствовали, что они выше всякого кризиса и находятся в безопасности, – в других странах настолько самоуверенны (или наивны) были только 36 %. В 2015 году, когда был собран третий пакет помощи, большинство немцев хотели, чтобы Греция осталась, но половина считала, что “Грексит” не окажет никакого влияния на Европейский союз36. Их главной заботой было то, что эти пакеты сделали не с греками, а с ними самими – “честными” трудолюбивыми немцами, которые жили в соответствии с добродетелями “ответственности” и не были обузой для государства. Только финны относились к кризису еврозоны еще жестче, но тогда кредиты Греции составляли 10 % их национального бюджета, и в начале 1990-х годов они пережили разрушительную рецессию.

Немцы считали себя казначеями Европы, а не ее бенефициарами. Как писала Bild: “Мы снова – дураки Европы!” В 2017 году бывший главный экономист Deutsche Bank – того самого банка, который спасли Соединенные Штаты всего восемь лет назад, – предупреждал: “мы будем вечно платить за Грецию”, как будто европейские кредиты были подарками немецких налогоплательщиков37. Тот факт, что Германия извлекла из греческой трагедии выгоду в размере 100 миллиардов евро, был удобно проигнорирован; инвесторы, ищущие безопасного убежища, потянулись к Bunds (долговые ценные бумаги, выпущенные правительством Германии) и в процессе этого снизили процентные выплаты38.

Немцы гордятся тем, что являются “хорошими европейцами”, и они менее евроскептичны, чем их соседи. Но какой Европы они хотят? Осенью 2018 года социал-демократический Фонд Фридриха Эберта исследовал ожидания людей от Европейского союза. Для четверти преимущества членства в ЕС перевешивали его недостатки, для другой четверти все было наоборот, а оставшиеся не определились. Особенно скептически относились к ЕС пожилые люди и группы с низкими доходами. Для большинства немцев ЕС был символом мира, демократии, прав человека и экономического успеха. Солидарность и толерантность заняли последнее место в списке. В идеале ЕС должен был заботиться об окружающей среде, преступности и внешней безопасности, но оставить пенсии, социальное обеспечение, образование, здравоохранение и долги каждому государству-участнику. Более половины рассматривали ЕС как организацию, управляемую банкирами