Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн

началось, но быстро заторомозилось – теперь уже не из-за летучих мышей, а из-за недостатка стали и рабочих рук59. В Лейпциге, “городе героев”, инициатива 2011 года по установке памятника мирной революции также сошла на нет. В 2016 году в Берлине назвали улицу в честь Бербель Боляй, через шесть лет после того, как она умерла от рака.

Незавершенное дело

Каждый год правительство выпускает пухлый отчет о том, как проходит процесс воссоединения. В 2020 году документ сиял показателями всего, что было достигнуто за тридцать лет, прошедших с 1990 года. Для восточных немцев ВВП на душу населения увеличился в четыре раза. Демографический отток в 2014 году прекратился, также сократился пенсионный разрыв. К 2018 году доход домохозяйств жителей востока достиг 88 % дохода жителей запада. В процветающих Лейпциге и Дрездене ситуация была практически идентична. Исторические центры городов снова сияют великолепием, хотя самые блестящие куски теперь принадлежат жителям запада. Тем не менее правительству пришлось признать, что “процесс обретения внутреннего единства еще не полностью завершен”60.

Фактически основное сокращение разрыва между востоком и западом произошло уже к середине 1990-х годов. С тех пор прогресс был незначительным. Возьмем, к примеру, ВВП на душу населения. В Саксонии в 2019 году этот показатель составлял две трети от показателя в Баварии, почти столько же, сколько и в 1996 году. В 2019 году рабочий на западе по-прежнему производил на 20 евро в час больше, чем его коллега на востоке, как и двадцатью годами ранее61. При нынешних черепашьих темпах пройдет еще как минимум пятьдесят лет, прежде чем паритет будет достигнут.

На западе также имеются структурно слабые регионы, такие как Саар, Рур и Бремен, но это острова в море богатства. На востоке все наоборот: за исключением Лейпцига, Дрездена и Эрфурта, весь регион страдает от структурных проблем, в частности от низкой производительности и меньшего количества исследований и разработок. Это регион с маленькими фирмами и немногочисленными крупными предприятиями. Тот факт, что восточная немка Ангела Меркель шестнадцать лет занимала канцлерский пост, не утешает, поскольку из 500 крупнейших фирм только 34 имеют штаб-квартиру к востоку от Эльбы. К концу 2020 года только два восточных немца входили в советы директоров почти двухсот фирм, котирующихся на индексе немецкого фондового рынка (DAX)62. В исследовательских центрах у руля с большей вероятностью будет стоять иностранец, чем восточный немец. В Восточной Германии есть только две команды в высшем дивизионе футбольной Бундеслиги, и, что характерно, лишь одна из них является традиционным клубом (Union Berlin), а другая (Red Bull Leipzig) – недавним предприятием австрийской корпорации по производству энергетических напитков.

Фундаментальная проблема заключается не в региональных различиях как таковых. Разрыв в богатстве между Миланом и Сицилией или между северо-востоком и юго-востоком Англии бесконечно больше. Скорее это связано с предположением, что восток должен быть похож на запад – еще одна версия сложности жизни с “другими”, отмеченная ранее в отношении мигрантов, инвалидов и прочих. В 1994 году Конституция провозгласила “эквивалентность условий жизни” (Gleichwertigkeit) явной целью; раньше это была “единообразность” (Einheitlichkeit). Запад продолжает оставаться мерилом, по которому измеряется восток. Когда он не может следовать западной модели крупных промышленных компаний, это значит, что он проигрывает. Восток рассматривается не как другой, а как неполноценный. Таким образом, данные в конечном счете подтверждают отсутствие признания, которое восточные немцы испытывают в других сферах жизни. В 1960-х и 1970-х годах, как мы уже видели, у некоторых западных немцев развивался интерес к другим культурам, от стран “третьего мира” до альтернативного образа жизни дома. Но когда дело касалось их собственных новых сограждан после 1990 года, такого сочувствия было мало. Трансферты, какими бы щедрыми они ни были, не возмещали отсутствие уважения.

Во всех разговорах о разрыве легко упустить из виду ценности, которые восточные и западные немцы разделяют, особенно важность, придаваемую семейной жизни, долгу и добродетели тяжелого труда. Гедонизм распространялся по обе стороны стены, прежде чем она рухнула63. Социальное обеспечение в двух государствах представляло собой вариации на одну и ту же тему. После революции социологи изучали жизнь в двух небольших городках в регионе Фогтланд, разделенных границей пополам. В обоих городах люди ценили трудолюбие, умеренность и, прежде всего, общность (Gemeinschaft). Они были “достойными людьми”, твердо стоявшими на земле, владевшими собственными домами, принадлежавшими к местным клубам и подозрительно относившимися к чужакам и переменам. Ментальный разрыв был не между востоком и западом (пресловутая “стена в голове”), а между идеализированным оберегающим сообществом и чуждым, опасным внешним миром. Для тех, кто был готов помочь себе, существовала взаимопомощь. Люди, получающие льготы, и другие лица, не соответствующие местным моральным принципам, подвергались стигматизации и исключению. Когда проезжали машины с польскими или чешскими номерами, люди в обоих городах быстро закрывали двери и окна64.

Тем не менее спустя тридцать лет после воссоединения наиболее поразительным является расхождение в образах жизни и мышления; конвергенция числа женщин, входящих в состав рабочей силы, является исключением из правил. Западные немцы с большей вероятностью будут владеть своим домом, а жители востока – снимать его. Разрыв в ожидаемой продолжительности жизни среди женщин сократился, но восточные мужчины по-прежнему умирают в среднем более чем на год раньше, чем мужчины на западе. В целом в бывшей ГДР меньше мигрантов и больше расистов. Хотя большинство западных немцев считают, что неважно, с какой стороны стены кто-то вырос, большинство восточных немцев полагают, что это имеет решающее значение. Жители востока помнят конец ГДР как свое достижение, жители запада – как неизбежный крах социализма. Мало кто на востоке хочет вернуть ГДР, но поддержка представительной демократии здесь остается более вялой – только 78 % считают ее системой, наиболее подходящей для страны, по сравнению с 91 % на западе. Среди восточных немцев в возрасте от восемнадцати до тридцати четырех лет 56 % чувствуют себя людьми второго сорта65. В их жизни подлинное объединение не приблизилось, а стало еще более далекой мечтой. В 1990 году восточногерманские подростки надеялись, что “внутреннее единство” будет достигнуто в 1998 году. К 1996 году они отложили его на 2019 год, а к 2013 году – еще на двадцать пять лет, до 2038 года66.

Что такое “народ”?

1990 год разрешил немецкий вопрос, перед которым пасовали либеральные националисты со времен неудавшейся революции 1848 года: он завоевал свободу в единстве. Но чьей страной была объединенная Германия? Как мудро заметил Ницше веком ранее, для немцев было типично, что вопрос “Что значит немецкое?” никогда не терял актуальности67.