Золотые погоны империи - Валерий Геннадьевич Климов

Со слов нашедших его тело сослуживцев, денщик, видимо, неудачно упал с большого бревна, используемого местным населением вместо мостика над неглубоким оврагом, ширина которого не превышала, в этом месте, двух с половиной метров.

Я сразу же скорректировал ход своего расследования и, первым делом, вместе с одним из солдат, нашедших мёртвого денщика, направился к тому злополучному оврагу.

Последний оказался «до смешного» маленьким и неглубоким. Его глубина составляла примерно полтора метра, а на дне, кроме пожелтевших листьев и жухлой травы, ничего больше не было: ни камней, ни коряг.

Как можно было «убиться на смерть», упав с полутораметровой высоты в эту «мягкую яму», трудно было даже представить.

На мой вопрос об этом сопровождавший меня солдат лишь почесал свой затылок и неопределённо хмыкнул:

– А кто его знает, Ваше благородие…

Я поспешил обратно в расположение 2-й роты, куда солдаты отнесли своего погибшего товарища, чтобы увидеть тело покойного до того, как его увезут из роты.

Мне повезло, и я успел на него взглянуть прежде, чем его унесли из санитарной палатки.

Действительно, никаких видимых внешних повреждений на трупе не было; лишь как-то неестественно была повёрнута шея несчастного денщика. Видимо, он упал головой вниз и «сломал себе шею», как сказали нашедшие его солдаты… или же… произошло нечто другое, отчего его шея оказалась неестественно свёрнутой набок.

Только сейчас я полностью осознал, во что ввязался, но отступать было уже поздно… да, и, честно говоря, зазорно.

Меня, неожиданно для себя самого, стала охватывать бешеная ярость, переходящая в глубокую ненависть к тому или тем, кто совершил эту гнусность.

От благостного утреннего состояния души не осталось и следа, и я рьяно принялся за дело.

Приказав принести личные вещи погибшего, я потом долго смотрел на них, не зная, что с ними делать, и лишь, увидев среди принесённых предметов неотправленное письмо денщика к себе домой, машинально взял его в руки.

Письмо, как письмо… На первый взгляд, ничего особенного… Но что-то подсказало мне, что оно может ещё пригодиться, и я, на всякий случай, забрал его с собой.

Потом я погрузился в допросы тех, чьи показания показались мне особо интересными, причём сыскному делу пришлось учиться прямо на ходу.

Вспоминая все прочитанные мной в юности детективные романы, я стал применять в своем сыске так называемые раздельный допрос и очные ставки свидетелей, фиксируя всё услышанное в письменном виде и под роспись допрашиваемых. Это дало хорошие результаты, и я постепенно стал набирать базу свидетельских показаний.

Так, незаметно пролетели шесть дней.

За это время я взял около пятидесяти письменных показаний у отдельных солдат и офицеров 2-й и 4-й рот и некоторых офицеров полковых штабов и штаба бригады, но все они, к моему сожалению, были лишь косвенными свидетельствами произошедшего. В них не было и доли той «конкретики», которую поведал мне несчастный денщик Ремизова в первое утро после трагической перестрелки.

И теперь, поскольку, тогда, я ограничился лишь устным его расспросом, у меня не было этих главных, убийственных для незнакомца в русской офицерской форме и французском военном плаще с вырванным внизу лоскутом, показаний, напрямую обвиняющих его в передаче Ремизову дезинформации, повлекшей большие человеческие потери в 4-й роте.

Складывалась ситуация, в которой даже в случае нахождения мной этого неизвестного пока человека в капюшоне – мне было нечего ему предъявлять…

И, тут, меня осенило. Ведь, я, докладывая генералу Лохвицкому о показаниях денщика Ремизова, ни разу не обмолвился о том, какие они: устные или письменные.

Значит, будем считать, что, на тот момент, у меня уже имелись письменные показания несчастного денщика. Осталось, только, аккуратно их «состряпать», благо образец его почерка был у меня на руках… Вот, когда пригодилось изъятое в первый день моего официального расследования неотправленное письмо погибшего денщика!

Тем же вечером, сидя в своей комнате, я без сожаления потратил несколько драгоценных часов своего личного времени на то, чтобы «на выходе» этого многочасового труда получить подробную «собственноручно им написанную» записку денщика Ремизова обо всём, что он видел и слышал в тот роковой вечер кровавой перестрелки между своими.

Довольный полученным, при этом, сходством почерка, я, на всякий случай, сжёг письмо погибшего солдата.

В нём не было ничего особо интересного для его родных, и я, предполагавший, поначалу, отправить его по указанному адресу позднее, в конечном счёте отказался от своего первоначального намерения, пожалев нервы родственников денщика, так как посчитал, что получить это письмо одновременно с уведомлением о его гибели или даже позже него было бы двойным потрясением для его несчастной семьи…

Все собранные показания я бережно хранил в небольшой жестяной банке, регулярно прятавшейся мной (после очередного случая её пополнения) в глубокой щели за специально отодранным плинтусом, который, возвращаясь, каждый раз, на своё место, прекрасно прикрывал собой мой тайник от чужих глаз.

Об этом тайном хранилище не знала даже Софи, проводившая, теперь, почти каждую ночь вместе со мной. К слову говоря, наши отношения с ней развивались настолько стремительно, что я даже стал всё чаще и всерьёз задумываться о возможном общем будущем для нас обоих.

Присутствие Софи успокаивало мои напряжённые нервы, а её неуёмная страсть в постели и меня превращала в неутомимого любовника. Правда, со временем, эти страстные ночные бдения начали серьёзно мешать делу, поскольку из-за них я совсем перестал высыпаться, и этот недосып, с каждым следующим днём, стал всё заметней влиять на моё физиологическое состояние.

У меня появились очень сильная раздражительность и не проходящая головная боль, которые, впрочем, нисколько не отрезвляли мой замутнённый страстью разум. Я по прежнему продолжал «во всю» пользоваться предоставленным судьбой «моментом полного счастья», не задумываясь о грядущих последствиях.

Не знаю, чем бы всё это, в конечном счёте, закончилось, но на седьмой день расследования у меня, к счастью, была запланирована заранее согласованная с Лохвицким поездка в Париж.

По результатам моих допросов мне стало ясно, что в тот трагический вечер перестрелки между своими солдаты 2-й роты слышали, как около двадцати двух часов, недалеко от самого заднего ряда их окопов, раздался звук подъехавшего автомобиля.

Затем, примерно в двадцать два часа, назвав, по пути, часовому пароль для 1-го батальона, в землянку командира 2-й роты поручика Ремизова спустился свободно владеющий русским языком незнакомец в военном французском плаще, под которым виднелась русская офицерская форма. Лицо его, при этом, прикрывал низко опущенный капюшон.

Почти сразу же, после этого, землянку покинул денщик Ремизова, который, с этой минуты, вплоть до самоубийства поручика, был всё