Золотые погоны империи - Валерий Геннадьевич Климов

Около двадцати двух часов тридцати минут незнакомец и Ремизов поднялись из землянки наверх и разделились.

Поручик пошёл по окопам и стал лично предупреждать взводных офицеров и унтер-офицерский состав о возможной массированной атаке немцев в двадцать три часа со стороны «бывших» позиций 4-й роты, уже «покинувшей» свои старые окопы; и, при этом, он, отнюдь, не выглядел пьяным, а незнакомец направился обратно (тем же путем, каким и пришёл) к месту, где он был встречен, при своём первом появлении в окопах 2-й роты, часовым данного подразделения.

Однако, как сказали отдельные очевидцы, из расположения 2-й роты он ушёл не сразу, задержавшись в одном из дальних окопов, где находился примерно пятьдесят минут, вплоть до того момента, когда после окончания пятнадцатиминутной перестрелки с 4-й ротой (начавшейся одновременно с немецкими сигнальными ракетами и обстрелом с их стороны ровно в двадцать три часа) по роте молниеносно распространился слух о том, что они, по ошибке, стреляли по своим, в связи с чем есть многочисленные жертвы, и что, узнав об этом, застрелился Ремизов.

После этого, незнакомец покинул расположение 2-й роты, и примерно в двадцать три часа тридцать минут послышался звук отъезжающего автомобиля.

Если добавить к этому, что абсолютно никто в роте не разглядел лица таинственного незнакомца, и что только денщик Ремизова при неярком, но всё же вполне приличном, свете керосиновой лампы в землянке заметил отсутствие лоскута плащевой ткани, размером с ладонь, в нижней части (сзади, по центру) военного плаща на незнакомце и, самое главное, услышал основную часть дезинформации, внушённой незнакомцем Ремизову, то можно понять всю поистине неизмеримую цену «восстановленных мной» письменных показаний денщика, трагически погибшего после того, как я сообщил полученную от него информацию генерал-майору Лохвицкому.

Кроме этого, я установил, что мой приятель прапорщик Рохлинский в вечер перестрелки, действительно, находился в штабе полка при массе свидетелей и присутствовал на совещании у полковника Дьяконова вместе с тремя командирами батальонов, и, значит, никак не мог оказаться, тогда, в расположении 2-й роты.

Это меня несказанно обрадовало, так как я, в ходе своего расследования, уже несколько раз был вынужден обращаться к нему за помощью и рассчитывал делать это и впредь. И то, что он оказался вне подозрений, значительно повысило уровень моего доверия к нему.

Также мной было установлено, что на тот роковой вечер алиби было у всех офицеров обоих полковых штабов и штаба бригады с отрядом связи и военно-хозяйственной службы, кроме прапорщика Васнецова (вместе с его водителем – тридцатилетним «здоровяком» – ефрейтором Шлыковым), время возвращения которого в штаб бригады, а точнее, в его родной отряд, никто не знал, и адъютанта из штаба 1-го полка подпоручика Ростовцева, вернувшегося, тогда, в штаб своего полка лишь глубокой ночью и отсутствовавшего, таким образом, неизвестно где около шести часов.

Стало ясно и то, что в последний месяц перед преступной перестрелкой, кроме Софи Моррель и Жерара де Моне, других иностранцев на территории 2-го полка не было.

Таким образом, получалась следующая картина: дать в прессу компромат на Русский Экспедиционный Корпус реально могли только Софи Моррель и Жерар де Моне, а незнакомцем, посетившим со своей дезинформацией Ремизова, мог быть прапорщик Васнецов или подпоручик Ростовцев (правда, подпоручик не был на наблюдательном пункте 2-го полка, но ему, просто-напросто, могли дать поручение «навестить» Ремизова те, кто уже побывали на этом пункте, или те, кто и без этого отлично знали расположение рот 1-го батальона).

При этом, в данном происшествии оставалась не совсем понятной роль Васнецовского водителя – «мордастого здоровяка» – ефрейтора Шлыкова, закреплённого за вышеупомянутым автомобилем военно-хозяйственной службы бригады.

Допросить его, сразу, у меня, к сожалению, не получилось, так как выяснилось, что в настоящее время он находится в отъезде. Оказывается, буквально, накануне, он выехал (по поручению Лохвицкого) вместе с адъютантом штаба бригады подпоручиком Дюжевым в многодневную командировку на запад Франции. А без его показаний я не хотел приступать ни к допросу Васнецова, ни к допросу Ростовцева.

Поэтому, отложив допросы этих трёх лиц «на потом», я решил немедленно ехать в Париж к Алексею Семёновичу Савельеву – человеку Батюшина – с надеждой на его действенную помощь в выяснении обстоятельств попадания во французские газеты компромата на наш Русский Экспедиционный Корпус, связанного со злополучной перестрелкой 2-й и 4-й рот.

При этом, мне, конечно, очень хотелось, чтобы эта побывка во французской столице окончательно развеяла все подозрения насчёт Софи; ведь, пока они существовали, пусть даже только в моей голове, я не мог полностью ей доверять, а, следовательно, и не мог влюбиться в неё по настоящему. И эта неопределённость медленным ноющим огнём жгла моё сердце…

Париж встретил меня заунывным и холодным дождём, сразу же навеявшим мрачное настроение, резко контрастирующее с тем ярким и красочным впечатлением от него, которое отложилось у меня при первом посещении этого города весной нынешнего года. Он, как бы, предупреждал меня о том, что ничего хорошего, в этот раз, я для себя, здесь, не найду, но мне было всё равно, так как прибыл я, ныне, сюда с более серьёзными целями, чем в прошлый раз.

Алексей Семёнович, как и в нашу первую встречу, встретил меня весьма радушно. Напоив горячим чаем и накормив вкусным обедом, он дал мне сначала возможность прийти в себя после утомительной поездки и лишь потом принялся задавать осторожные вопросы про обстановку в Русском Экспедиционном Корпусе и цель моего приезда в Париж.

Я не стал ничего скрывать от этого человека. Помня, как хорошо о нём отзывался генерал Батюшин, я выложил ему всё, что узнал в ходе своего расследования «Дела о перестрелке», и попросил помочь узнать о том, кто из французских журналистов, под псевдонимом «Флобер», напечатал статью с компроматом на наш корпус в небольшой столичной газете «Утренние новости», откуда её стремительно перепечатали все остальные газетные издания Парижа.

Савельев, как я и ожидал, с охотой согласился мне помочь, но предупредил, что на выяснение данного вопроса потребуется двое суток. Он предложил мне остановиться, на это время, у него, и, поскольку я был свободен в выборе места проживания, я с радостью согласился.

Остаток вечера седьмого дня моего расследования мы провели в приятной беседе об особенностях нынешнего периода российской истории и огромном влиянии на неё неудачно складывающейся в последнее время военной кампании на Восточном фронте.

– После Брусиловского прорыва, действительно, самого яркого события для Русской армии в этом году, да, и, пожалуй, во всей войне, мы вновь откатились сначала на наши