Золотые погоны империи - Валерий Геннадьевич Климов

Попрощавшись с «адъютантским персоналом» бригадного штаба (в лице капитана Регина и подпоручика Дюжева) и забрав свой «чемоданчик» из занимаемой мной комнаты в доме французской пожилой пары, с заметным огорчением расставшейся со мной, я не спеша направился в сторону места расположения нашего батальона.

По пути мне встретился наш бригадный медвежонок «Мишка» в сопровождении двух своих бессменных поводырей Васьки и Сёмки. Я давно его не видел и очень удивился тому, как сильно он подрос.

«Мишка», с ходу, подскочил ко мне и, стоя на задних лапах, сделал полный оборот вокруг себя. Я невольно рассмеялся и кинул ему кусок сахара, который он, как собака, поймал на лету своей уже довольно большой пастью.

– Благодарствуем, Ваше благородие, – поблагодарил меня Васька за своего мохнатого подопечного.

– Он у нас, вообще-то, сытый, но больно уж сладости любит, – счёл нужным пояснить, при этом, его напарник Сёмка.

– Тяжело с ним? – спросил я у них.

– Да, что Вы, Ваше благородие. Он же – как ребёнок, пока, и все хлопоты с ним – не в тягость, – степенно ответил Васька.

– Вот, что, братцы, возьмите-ка ему на сахарок, – я протянул солдатам десять французских франков и, осторожно коснувшись, на прощание, рукой мохнатого медвежьего загривка, пошёл своей дорогой дальше.

В батальоне меня радостно встретили мои друзья Разумовский, Мореманов и Орнаутов, жаждавшие немедленно услышать от меня хоть какие-то подробности о результатах моего сыска, но я, желая сначала проведать свою роту, перенёс рассказ об этом на более позднее время.

В тот же вечер мы собрались в офицерской палатке у Разумовского и изрядно напились.

Нет, разумного предела мы, конечно, не перешли, но отсутствие фронтового напряжения всё же сказалось.

Я, в общих чертах, рассказал им об итогах моего расследования, ограничившись, естественно, «самоубийством» Васнецова и арестом французской военной журналистки, а друзья поведали мне последние новости нашего батальона.

Дальше всё прошло по обычному, в таких случаях, сценарию: карты, анекдоты, споры и патетические речи. До пьяного выяснения отношений дело, однако, так, и не дошло (хотя предпосылки к этому, всё-таки, были: что-то не поделили Мореманов с Черкашиным, так и не сумевшим, по настоящему, «заменить» нам нашего погибшего друга Лемешева), и мы, далеко за полночь, разошлись по своим ротам.

А, вскоре, меня, как и других, полностью захватила рутинная тыловая жизнь, главным в которой было удержание воинской дисциплины во вверенном мне подразделении на надлежащем в данной ситуации уровне.

Как выяснилось, после фронта тишина мирной жизни расхолаживает не только рядовых солдат и унтер-офицерский состав, но даже командующих взводами прапорщиков и, чего греха таить – многих ротных командиров тоже. Поэтому приходилось проявлять поистине железную волю и быть примером, в первую очередь, для своих помощников, чтобы иметь моральное право требовать этого же от них в отношении рядового состава.

Так прошло около двух месяцев. Наступило Рождество Христово – первое Рождество, которое мы встречали на чужбине. Изготовленный полковыми умельцами из палаточного материала и подручных средств, большой шатёр, отведённый для проведения церковной службы непосредственно в Рождество и в последующие праздничные дни, в рождественскую ночь был забит до отказа.

Службу в этой самодельной «полковой церкви» вёл наш полковой священник – сорокапятилетний протоиерей Богословский, награждённый за личную храбрость (ещё в Русско-Японскую войну) солдатским Георгиевским крестом и, в честь этого, постоянно носивший на груди свой пастырский крест исключительно на георгиевской ленте.

Он замечательно провёл всю праздничную службу: мы, как будто, наяву, побывали на своей далёкой и любимой родине.

Временами, прикрыв веки, я, словно в действительности, оказывался в той небольшой городской церкви недалеко от нашего дома, куда меня с сестрой, в детстве, каждое воскресенье приводили наши родители.

Там также приятно пахло ладаном и также легко и торжественно было на душе…

В заключение протоиерей произнёс нам трогательную проповедь о добре и зле в этом, на редкость, жестоком и несправедливом мире, о нашем месте в борьбе между ними и о вечности человеческой любви.

Эта проповедь произвела потрясающий эффект на всех присутствовавших в нашем временном «полковом храме», и мы вышли, оттуда, с необычайно просветлёнными лицами и какой-то глубокой внутренней задумчивостью.

Но, едва осенив себя заключительным крестным знамением и отойдя в темноту, окружавшую «полковую церковь», мы, к нашему искреннему сожалению, вновь погружались в грешную бездну наших суетных мыслей и желаний…

Прошёл ещё месяц. В нашей повседневной жизни, по прежнему, ничего не менялось; лишь всё чаще стали говорить о близкой отправке на фронт. Однако, вскоре, случилось событие, которое несомненно взволновало всю нашу бригаду и несколько отодвинуло на второй план наши предфронтовые ожидания.

Из 3-й Особой пехотной бригады, сменившей нас осенью на фронте, пришло неожиданное известие о том, что тридцать первого января одна тысяча девятьсот семнадцатого года она подверглась внезапной газовой атаке противника.

В тот день, начиная с шестнадцати часов, на позиции её 6-го пехотного полка, неожиданно для всех, сначала пошли волны бесцветного газа, а затем – и целые облака хлора.

Под прикрытием этого поражающего всех и вся газа и массированного огня собственной артиллерии немцы попытались, в очередной раз, атаковать на данном участке русской обороны, но, получив, там, жёсткий отпор, всё-таки, вновь, отступили.

Применённый же ими газ окончательно рассеялся лишь к двадцати двум часам этого кошмарного для русских военных дня.

Потери, понесённые, при этом, 6-м пехотным полком, оказались очень большими: двадцать два человека погибли на месте и ещё двести восемьдесят пять человек были эвакуированы в тыл с разной степенью отравления.

О возможности применения немцами «газов» на фронте нам говорилось ещё в ноябре одна тысяча девятьсот шестнадцатого года. Тогда в 3-й бригаде (как, впрочем, и в нашей 1-й) был даже назначен особый офицер, ответственный за проведение мероприятий по обеспечению готовности личного состава к отражению подобных газовых атак.

Но, к сожалению, не все в Русском Экспедиционном Корпусе отнеслись, тогда, серьёзно к этой опасности. Несмотря на то, что в нашем корпусе, как и во французских частях, ещё осенью прошедшего года стали появляться первые противогазы, далеко не все русские подразделения спешили своевременно обзавестись подобными защитными средствами.

По роковой случайности под газовую атаку немцев попал именно тот батальон 6-го полка, которому не успели завезти противогазы (вернее, ему их привезли ещё осенью, но все они оказались из бракованной партии, а новые, на их замену, в него, так, и не доставили).

Услышав эту трагическую информацию, все офицеры и солдаты нашего корпуса были особо возмущены тем, что из-за чьей-то элементарной халатности, в считанные часы, был выведен