Шелковый Путь - Колин Фалконер

class="p1">В ту же ночь Жоссеран пришел к ней в ее покои. «И да простит меня Бог, — подумал он. — Четырежды он овладел ею в ту ночь, совокупляясь, как пес, а она стонала под ним, и их пот и семя проливались на ложе его отца. И каждый раз, когда он соединялся с ней, он слышал смех Дьявола, увлекавшего его в ад».

О чем он только думал?

На следующую ночь он пришел снова. Чем глубже он погружался в свой грех, тем меньше это его заботило. Иногда, казалось, единственный способ унять боль вины — это согрешить снова.

Он топил свою совесть в ее горячей, влажной плоти. Была ли в этом и толика гордыни — взять то, что принадлежало его отцу, юношеское высокомерие, убеждавшее его, что теперь он стал более великим мужчиной?

— Сегодня ночью ты узришь Христа или узришь Сатану. Что скажешь?

— Я не… грешил с ней, — прохрипел Жоссеран.

— Ты согрешил с ней в сердце своем! Это одно и то же!

Жоссеран поморщился.

— Уверен, Бог не спит на небесах, переживая о моем отчаянном и одиноком наслаждении во тьме. Твой Бог хуже любой тещи!

Он услышал, как Уильям с шипением втянул воздух, услышав это новое кощунство.

— Ты должен исповедаться!

«Да, исповедаться, — подумал Жоссеран. — Пусть будет по-его. Какая теперь разница?»

Монах снял с варвара одежду. Лицо его было багровым, но кожа на плечах и руках была как полированная слоновая кость. Грудь и живот покрывал тонкий ковер волос, отливавших бронзой в свете костра. Мышцы его были тверды, как крученые канаты.

От его странного вида у нее перехватило дыхание. Нагой, он казался ужасающим, но в то же время, каким-то странным образом, и волнующим.

Она не могла понять, почему смерть одного варвара так ее задевает. Ее беспокойство, конечно, было лишь из-за гнева отца, если она не сможет доставить своих подопечных в целости и сохранности в Каракорум, как ей было приказано.

Какова бы ни была причина, она не могла дать ему умереть.

Уильям услышал звук за спиной и повернул голову.

— Ты!

Она вошла спиной вперед, как и в ордо Кайду. Она пела низкое, ритмичное заклинание на дьявольском языке татар. За ней вошли трое ее воинов с суровыми лицами. Хутулун прошаркала в центр шатра и опустилась на колени у огня, сжимая свой тряпичный цеп и бубен — орудия Дьявола.

Глаза ее закатились.

Он попытался прикрыть нагое тело Жоссерана.

— Вон отсюда! — крикнул он и схватил ее за плечи, чтобы вытолкать. Тут же ее татарская стража подхватила его под руки и выволокла наружу. Они связали ему запястья ремнями и бросили на холодную землю — выкрикивать свои протесты в одинокую ночь.

Уильям рыдал от бессилия. Дьявол вот-вот утащит еще одну душу в ад.

***

XL

Жоссеран открыл глаза. Древесный дым лениво тянулся сквозь крышу; слабый желтый солнечный свет косо падал на ковры. Полог у входа был откинут, открывая вид на высокий зеленый луг. Он услышал ржание лошадей.

Уильям сидел у огня и наблюдал за ним.

— К счастью для тебя, ты не умер, тамплиер. Твоя душа погрязла в грехе. — Уильям поднял голову и поднес к губам деревянную чашу с перебродившим кобыльим молоком.

— Долго я… спал?

— Всего лишь ночь.

— Хутулун…

— Ведьма снаружи.

Жоссеран осторожно дотронулся до головы. Засохшая кровь спутала волосы, а под ней зияла рана.

— Я думал, что умру.

— На то не было воли Божьей.

— Она была здесь. Теперь я помню. Она была здесь.

— Она пыталась поработить тебя своим дьявольским искусством.

Тень упала на вход. Там стояла Хутулун, уперев руки в бока. Жоссерану показалось, что он уловил в ее глазах облегчение, когда она увидела его очнувшимся, но взгляд этот исчез так же быстро, как и появился.

— Похоже, ты пришел в себя, — сказала она.

— Спасибо, — пробормотал Жоссеран.

— За что?

— За… твои молитвы.

— Я бы помогла любому больному из нашего отряда. — Она держала чашу с дымящимся вареным мясом. — Вот. Тебе нужно поесть.

«Хотел бы я знать, о чем ты думаешь», — подумал Жоссеран.

— Я рада, что ты поправился. Отец разгневался бы, если бы ты погиб. Ему велено доставить вас в целости и сохранности в Центр Мира. — Она поставила еду и одарила его загадочной улыбкой, от которой у него екнуло сердце. А потом ушла.

Уильям сжал распятие на груди.

— Что она сказала? Несомненно, эта ведьма приписывает твое исцеление себе.

— Ты уже готов был… меня хоронить. Почему бы мне ее не поблагодарить?

— Ты всего лишь ударился головой. Ничего серьезного.

— Ты собирался совершить… последние обряды.

— Всего лишь уловка, чтобы заставить тебя исповедаться и облегчить твою гнилую душу.

Жоссеран уставился на принесенный ею завтрак.

— Опять вареная баранина?

— Не баранина, — сказал Уильям. — Сегодня у нас разнообразие в рационе. — На его лице было выражение, которое Жоссеран не мог разгадать. — Ночью пала одна из лошадей.

— Какая? — Но он уже знал.

Уильям не ответил. По крайней мере, у монаха хватило совести смутиться.

— Кисмет, — произнес Жоссеран.

— Ведьма сказала, что не следует оставлять ее стервятникам, пока мы сами голодаем. — Уильям поднялся на ноги. — В Своей премудрости Он предпочел забрать душу твоей лошади вместо твоей. Возможно, Он счел ее более ценной.

— Тогда Он несправедлив. Ему следовало быть милосерднее к моей лошади. Я выбрал этот путь. Она — нет.

— Это всего лишь вьючное животное! Славь Господа, что ты еще жив!

Уильям вылетел вон.

Кисмет! Уильям был прав, о чем горевать — о лошади? Но хоть она и была, как сказал монах, всего лишь вьючным животным, это не умаляло ни его стыда, ни скорби. Последние месяцы он смотрел, как она медленно умирает от голода. Она несла его до последнего своего вздоха. Ее страдания были на его совести.

Еще один груз лег ему на плечи. Что ж, да будет так. Он вспомнил, как священник вчера вечером донимал его, требуя облегчить бремя и исповедаться. Сложи с себя эти грехи, говорил он. Почему он не воспользовался случаем? Почему он так упрям?

Может, потому, что он сам был себе более суровым судьей. Даже если Бог и мог