9 дней в «Раю», или Тайна императорской броши - Рафаэль Тимошев

ювелиров. Скорее это мотивы тех краев, из каких происходила сама августейшая особа, — герцогства Гессенского… Умозаключение, однако, смелое… Но если предположить, что того же происхождения и брошь Отто Шлика — тотчас же съехавшего из гостиницы люксембургского коммерсанта, — то вырисовывается весьма правдоподобная картина. Что, если и графиня, и люксембургский коммерсант были удостоены некими родовыми брошами Гессенского дома? Графиня, к примеру, — Александрой Федоровной; коммерсант — ее братцем Эрнстом Людвигом, великим герцогом Гессенским?

Алексей Николаевич даже вспотел от вдруг выплывшей из этих предположений мысли: что, если оба — и французская графиня, и люксембуржец — это и есть эмиссары, которых они ждали!

Он нервно затушил папиросу и, схватив недопитую рюмку, одним глотком осушил ее.

Выходило, что сама августейшая семья налаживала тайные связи с ее злейшими врагами! Бред! Если это и были посланники двух противоборствующих дворов Европы, то какого черта надо было выдавать каждому по гессенской броши? Нет, это определенно случайность!

Листок решительно мотнул головой, но вдруг замер: а если все же не случайность? Если броши не что иное, как секретные знаки для опознавания друг друга? Ведь ни графиня, ни коммерсант наверняка знакомы не были!

От вдруг охватившего его возбуждения он поднялся и прошелся по номеру.

Отчего же тогда они оба вовсе не обращали друг на друга внимания? Графиня вообще сидела спиной к своему визави… Или это только казалось? В конце концов, они могли опознать друг друга до того, как он, Листок, вошел в зал. Ведь к тому времени они уже находились в ресторане… Иначе он видел бы, как кто-то из них вошел в дверь — с нее-то он глаз не спускал! Но если даже допустить, что так оно и было, почему они не предприняли ничего, чтобы пойти на контакт. Отчего? Француженка даже намеренно села спиной… Более того, она, казалось, ждала кого-то другого… И нетрудно догадаться, кого именно — надворного советника Лимке! А уж с этим-то она была знакома, коль обоих развозил по Могилеву один и тот же старший унтер Хромов! И уже одно то, что она разъезжала на авто дворцовой охраны, а скорее ее начальника — генерала Спиридовича, могло означать, что графиня имела возможность — открыто либо тайно — встречаться с императрицей и получить от нее фамильную брошь!

Листок подошел к окну и невидящим взором уставился на ленточки фонарей, светившихся вдоль берегов темного озера.

Получается, что и пресловутый надворный советник по той же причине мог удостоиться тайной аудиенции кого-либо из августейшей четы… И если дело, по которому прибыли и графиня, и Лимке, было действительно тайным, то понятны и выбранные время и место высочайшей аудиенции — во время пребывания в штабе Верховного главнокомандующего Александры Федоровны. И царская семья была в сборе, и встречи происходили вдали от столичной свиты с ее дворцовыми глазами и ушами… А вот от того, кто в Ставке оказался косвенным свидетелем их тайного дела — то есть от него, ротмистра Листка, — немедля отделались, «Взвейтесь, соколы, орлами!».

И вдруг чувства ротмистра ожесточенно запротивились его голове — замутило от одной только мысли, что всероссийские государь и государыня могли вести какие-то тайные шашни со злейшими врагами России! Он ехал в Цюрих, чтобы защитить честь императора, сорвать всякую возможность подозревать августейшую семью в причастности к тайным переговорам, а теперь, когда мысли его вдруг натолкнулись на косвенные подтверждения тому, ротмистр почувствовал одновременно и отвращение к себе, и острое желание опровергнуть все собственные доводы.

Отвернувшись от окна, он прошел к дверям, погасил свет и, не раздеваясь, растянулся на кровати.

О том, что все произошедшее в ресторане было лишь случайным стечением обстоятельств, не связанных с именем императрицы, мог свидетельствовать, к примеру, тот факт, что если господин Лимке и удостоился высочайшей аудиенции, то не был, подобно француженке, осчастливлен родовой брошью гессенцев. По крайней мере, в ресторане на груди надворного советника она не сверкала. А следовательно, непонятна и роль его во всем этом деле… А то, что мадам подавала ему знаки, так это вообще могло означать что угодно. Хотя бы то, что они тривиальные любовники, решившие встретиться вдали от всех. Кстати, почему бы и нет? Хотя…

Листок поморщился и вновь потянулся за портсигаром.

…Хотя что значит «не был осчастливлен брошью»? У Александры Федоровны не вагон подобных безделушек! Если брошь действительно была необходима для тайной встречи с посланником брата, то ее, конечно же, доверили графине, а не рядовому надворному советнику…

Лежа Алексей Николаевич закурил.

Но и в этом случае остается непонятной роль Лимке. И вообще, все здесь не клеится! Француженка с брошью на груди должна была встретиться с люксембуржцем — с той же диковиной штукой над карманом, — но вместо этого ждала черт знает какого Лимке!

Листок глубоко затянулся дымом и вдруг поперхнулся от внезапной мысли: что, если вся эта канитель с эмиссарами лишь для того, чтобы вывести гессенца на Лимке? Гессенец должен был узнать по броши француженку, а та — указать ему на того, кто должен к ней подойти, — на могилевского надворного советника! Но какого черта! Неужто дьявол Лимке и есть русский посланник, «Взвейтесь, соколы, орлами!». И для чего было городить такую сложность? Не легче ли было сразу нацепить на придурка царскую брошь?

От возбуждения ротмистр вновь вскочил и, пройдя к столу, с силой воткнул дымящуюся папиросу в пепельницу.

Может, для того и понадобилась француженка, чтобы избежать видимого для разведок контакта русского с германцем? Черт! Записка! Ведь вместо Лимке к графине подошел он, ничего не подозревающий ротмистр Листок! Гессенец, как пить дать, принял его за русского эмиссара и послал ему записку, немедленно съехав из гостиницы, — никакого контакта! Оттого и кивнул ему, выходя из ресторана: мол, понял, кому должен отправить наставление!

Листок схватил все еще лежавший на столе конверт и, вынув листок, быстрым шагом прошел к выключателю. Включив свет, вновь, шевеля губами, пробежал глазами по строчкам: «8 — го числа, в 11 ч., на углу Утоквай и Фалькенштрассе. Вас узнают по известной нам вещи».

«Узнают по известной вещи» — это, конечно же, по сапфировому «эдельвейсу»… Значит, после опознания француженка должна была передать брошь надворному советнику, дабы тот мог встретиться с кем-то, кто встретится с ним восьмого января… И это, похоже, будет уже другой человек, ибо узнавать по броши того, кого уже знаешь в лицо, конечно же, абсурдно! Но верны ли эти умозаключения? Трудно сказать… Убедиться в этом