Террор. Демоны Французской революции - Мариса Линтон

Для Робеспьера, как и для других, все же существуют границы, которые они не желают переступать. В тот же день Робеспьер выступает в Конвенте против предложения Бийо-Варенна о поименном голосовании на том основании, что такой способ голосования разведет Конвент на два противоположных полюса, за и против заговора: «Не вижу необходимости <…> предполагать, что Национальный конвент разделен на две части, на друзей народа и предавших его заговорщиков». Некоторые монтаньяры требуют предъявления обвинения 75 подписавшим секретный протест и суда над ними Революционного трибунала. На это Робеспьер возражает так: «Национальный конвент не должен множить число виновных, он должен ограничиться главами фракции; наказание главарей устрашит предателей и спасет родину». Он предостерегает депутатов: «Обратите внимание, что среди людей, которые тянули у вас на глазах воз с разоблаченными вами честолюбцами, есть много заблудших». Он старается быть услышанным, несмотря на протестующие крики с галереи для зрителей[435]. Истинные защитники народа, утверждает он, – это «те, кому хватает смелости говорить правду, даже когда обстоятельства требуют от них молчания»[436]. Вмешательство Робеспьера, без сомнения, спасло жизнь жирондистам – жертвам декрета об аресте; он и в дальнейшем продолжит их защищать. Есть некая, пускай и понятная, ирония в том, что кое-кто из этих людей будет мстить после Термидора выжившим еще якобинцам.

Первые казненные депутаты перечислены в списке Сен-Жюста как сбежавшие с целью участия в вооруженном восстании, объявленные «изменниками родины» и, следовательно, находящиеся вне закона. Первым среди них стал Горса, схваченный в Париже, куда он вернулся, чтобы навестить любовницу. Сразу после подтверждения личности, 7 октября, его казнят. В своей газете Le Père Duchesne Эбер насмехается над стоическим безразличием Горса по пути на гильотину, которое объясняет осушенными им для спасения от издевательств санкюлотов бутылками вина[437]. Долгие мучения народного представителя, которого везут на смерть под шутки и прибаутки зевак, будут повторяться вновь и вновь. Вторым казнят Биротто, схваченного и объявленного вне закона в Бордо. Его послание Конвенту звучит яснее ясного: «Знаю, меня ждет гильотина, вы тоже ее не избежали бы, как и все сторонники Горы, если бы сильнейшими оказались мы»[438].

Так межфракционный конфликт выливается в безжалостную смертельную схватку, в которой оба лагеря готовы друг друга истребить. Ее предметом является не только война, не только партийные разногласия или отношения Парижа и провинции. У нее есть и личный аспект: близость, недоверие, соперничество, предательство и в особенности взаимные опасения – таков эмоциональный коктейль, взорвавшийся в Конвенте. К этой токсичной атмосфере примешиваются ухудшение юридического положения членов Конвента и размывание их неприкосновенности, грозящее арестом, судом и казнью.

Процесс и смертный приговор 21 жирондисту обнажают уязвимость народных представителей. Цель процесса – не в установлении виновности или невиновности обвиняемых, а в том, чтобы приговорить их к смерти. Трудно гадать, что произошло бы, если бы в политической борьбе победили жирондисты, а не монтаньяры, но, скорее всего, осуществился бы схожий сценарий, при котором вся разница свелась бы к замене обвиняемых на обвинителей.

Суд над 21 жирондистом – публичный процесс, характеризуемый страхом тех, кто его устроил. Действительно, если монтаньярам не удалось бы добиться приговора для обвиняемых, под угрозой оказалась бы их собственная жизнь: человек, чья нравственность подвергнута несправедливому сомнению, легко прибегает к мести, бросая обвинения в лицо своим обвинителям. Это уже произошло после оправдания Революционным трибуналом Марата, имевшего тяжелые последствия для устроивших его арест жирондистов. Осознание собственного положения делает монтаньяров совершенно безжалостными и увеличивает количество подсудимых. После принятия монтаньярами решения об уничтожении своих политических врагов друзья жертв, вероятно, задумаются о мести. Убить всех, представляющих потенциальную угрозу, – более надежный способ, такова жестокая логика, действующая на процессе жирондистов и характеризующая кровавую баню политических фракций в последующие месяцы. Цель процесса – не доказать вину жирондистов, а отправить их на смерть, воспользовавшись шаткими законными основаниями.

Жирондисты, многие из которых являются профессиональными адвокатами, пытаются организовать защиту. Когда поднимается вопрос об участии во фракции Верньо, он пишет: «Уважительные отношения, никак не согласие во мнениях»[439]. Напрасная попытка. Жирондисты обвинены в соучастии в заговоре, якобы родившемся одновременно с Революцией, «заговоре против единства, неделимости Республики, против свободы и безопасности французского народа»[440]. Из паутины обвинений в заговоре невозможно вырваться: мнение некоторых объявляется мнением всех. Принимаются на веру слухи и косвенные улики. Главное на процессе – определить истинность мотивировок, отличить «патриота» от «заговорщика», рядящегося в патриота. Среди свидетелей обвинения фигурируют бывшие коллеги и друзья-якобинцы, такие депутаты, как Фабр д’Эглантин, Шабо и Леонар Бурдон, а также руководители Коммуны Шомет и в особенности Эбер. Все они используют свои личные связи с жирондистами, чтобы предоставить сведения о них и обвинить их в мотивированности ввиду личного честолюбия и продажности.

В целях ускорения процесса Конвент решает, что по истечении трех дней присяжные могут перестать заслушивать новые доказательства. Представитель коллегии Антонель не без удовольствия заявляет, что «добросовестность присяжных вполне удовлетворена»[441]. После трехчасового совещания все обвиняемые, 21 человек, признаются виновными в обстановке оцепенения и ужаса. Один из них, Валазе, сразу пронзает себя кинжалом. Остальных назавтра, 31 октября, гильотинируют. Это наибольшее число народных представителей, отправленных на гильотину за один день. Тело Валазе приносят к эшафоту, к другим 20 казненным, как доказательство, что даже смерть не мешает свершиться приговору.

Уничтожение фракций – апогей террора или желание с ним покончить?

По официальной версии, уничтожение жирондистов объединяет Конвент и ставит точку во фракционной борьбе. На самом деле покончить с «террором против политиков» не так-то просто, и в последующие месяцы он оживает уже в виде раскола на самой Горе. На протяжении II года Якобинский клуб достигает апогея своего влияния: его руководители преобладают в исполнительной власти, на ответственных постах, в руководстве государственной казны, многие якобинцы ждут вознаграждения за годы лояльности и жертв во имя революции в виде карьерного роста и личного преуспеяния. В некоторой степени их пожелания осуществляются: Республика нуждается в услугах доверенных патриотов, которым можно поручить административные задачи. Якобинцы первого ряда надеются на доступ к подлинной власти на высоких правительственных постах, и те, чьи ожидания не исполняются, часто испытывают злобу и обиду в отношении более удачливых революционеров.

Ирония якобинской политики состоит среди прочего в том, что наибольшую враждебность якобинцы проявляют не к роялистам и эмигрантам, даже не к политикам не из их