Террор. Демоны Французской революции - Мариса Линтон

дальнейшем многие действия лидеров жирондистов выглядели безответственными и поспешными, нельзя тем не менее забывать о контексте. Дело в том, что жирондисты были напуганы тем, что народное насилие может повернуться против них под воздействием зажигательных речей, с которыми выступали перед активистами Марат, Эбер и другие популярные журналисты[381]. Как показывает историк Анн де Матан, это еще один миф, задним числом придуманный и распространенный врагами жирондистов[382].

Большинство членов Конвента остаются нейтральными и заседают в центре, на местах, буквально и метафорически прозванных Болотом. Некоторые из них выступают порой на стороне жирондистов, в особенности по вопросу о том, кто будет главенствовать в Париже; другие склонны поддерживать монтаньяров; есть и колеблющиеся между двумя лагерями. Среди депутатов-новичков в государственной политике многих влечет к жирондистам из-за их контрпарижской позиции. Однако в последующие месяцы равновесие власти начинает смещаться: немалое число неприсоединившихся депутатов, сначала регулярно поддерживавших жирондистов, постепенно склоняется на сторону монтаньяров, и не потому, что отождествляет себя с ними, и не потому, что состоит в Якобинском клубе, а из-за того, что все меньше доверяет главам жирондистов. Теперь подход монтаньяров к политическим и военным делам представляется им более прагматичным. Такие неприсоединившиеся депутаты голосуют за декреты, развязывающие террор, их политическая поддержка быстро превращается в один из важнейших факторов.

Ввиду того что революционные руководители уступили политическую власть режиму народного суверенитета, их поведение и мотивировки внимательно изучаются общественным мнением. Сами революционеры тоже пристально следят друг за другом, критикуют, а то и резко осуждают те или иные шаги. Как показывает историк Тимоти Такетт, оба лагеря, похоже, искренне уверены, что противная сторона – предатели на содержании у иностранных держав[383]. Наиболее одаренные ораторы вздымают волны одобрения или неудовольствия слушателей. Месяцами в речах в Конвенте преобладают жирондисты; однако по мере ослабления их власти падает и их способность влиять на Конвент. Кстати, конфликт фракций разворачивается и за стенами Конвента, в борьбе за публичный имидж революционных вождей.

С первых дней Революции ее участники поняли силу прессы и научились с ней ладить, работая над своим политическим имиджем и не забывая об имидже своих политических противников. Некоторые депутаты редактируют свои собственные газеты. Если жирондисты возмущаются сумасбродством на местах для публики толпы, сочувствующей монтаньярам, то последняя гневается на враждебность к ним прессы жирондистов, особенно той, которую финансирует из средств своего министерства Ролан[384].

Каждая группа ставит под сомнение последовательность другой, мотивы ее действий и тайные устремления; так, Луве нападает в Конвенте на Робеспьера, отрицая его искренность и обвиняя его в тайной мечте стать диктатором: «Ты шел большими шагами, Робеспьер, к диктаторской власти, жажда которой пожирала тебя»[385]. Такие нападки воспринимаются как политическая клевета[386]. В свою очередь Робеспьер яростно бросается в эту словесную войну с вождями жирондистов, пафосно расписывая свою роль и жертвенность и утверждая, что Бриссо, Ролан и их друзья готовы его убить за готовность пролить свет на их вероломство[387]. Робеспьера поддерживает Демулен, публикующий два памфлета, которые в значительной степени способствуют легенде о тайном контрреволюционном заговоре Бриссо и его группы: «Разоблаченный Бриссо» (февраль 1792 года) и «История бриссотинцев, или Фрагмент тайной истории Революции» (май 1793 года).

Первыми выступили против принципа парламентской неприкосновенности жирондисты. 17 декабря 1792 года в Конвенте вспыхнул жаркий спор между ними и монтаньярами из-за попытки жирондистов провести решение о высылке членов «семьи Бурбонов – Капетов», за исключением узников Тампля. Главной мишенью им служит Филипп Орлеанский, заседающий в Болоте под именем Филиппа Эгалите. Монтаньяры отстаивают неприкосновенность национальных представителей и проваливают предложение[388].

Далее принимается решение о суде над королем. Депутаты-монтаньяры выступают по этому вопросу радикальнее жирондистов, требуя для монарха смертного приговора. Здесь существуют расхождения: то, что короля будут судить за измену, не вызывает сомнений, однако его немедленная казнь наталкивается на возражения. Эти дебаты доказывают, что депутатов нельзя четко развести по фракциям. Есть такие, кто опасается, что, не проголосовав за казнь короля, они прогневят парижских активистов, которые станут грозить королевскому семейству и самому Конвенту и повторят сентябрьскую бойню[389]. В конечном счете короля приговаривают к смерти и казнят 21 января 1793 года в обстановке крайней напряженности. Вердикт выносится в силу принципа абсолютного первенства «национального спасения»[390].

При этом монтаньяры обвиняют Ролана и других министров-жирондистов в продажности; жирондисты отвечают на эти нападки сомнениями в финансовой непогрешимости Дантона в его бытность министром юстиции[391]. 22 января Ролан покидает министерский пост, отчасти из-за того, что санкюлоты постоянно угрожают насилием ему и его жене[392]. Его документы конфискуют и тщательно изучают с целью обнаружить в них свидетельства злоупотребления властью. Одно из писем Бриссо к мадам Ролан с предложением составить «список патриотов» используется Демуленом как доказательство живучести воспринятых от Старого порядка кумовства и непотизма[393].

Март 1793 года – время очередного кризиса, вызванного серией военных неудач, ведущих к вспышке столкновений в Вандее и к сражению у Неервиндена[394]. В этой обстановке Конвент голосует за серию «чрезвычайных политических мер»[395], среди которых декрет от 19 марта, объявляющий вооруженных бунтовщиков вне закона и учреждающий чрезвычайный уголовный суд, переименованный вскоре в Революционный трибунал. Эти меры поддерживают и жирондисты, и монтаньяры[396]. В определении «политического преступления» для нового суда не делается никакого различия между народными представителями и прочими гражданами[397]. Сохраняется опасная неопределенность понятий «заговор» и «измена»[398]. Робеспьер опять высказывает опасения по поводу рисков, каковые представляет применение туманного термина «заговорщик» без его четкого определения. Он заявляет в Конвенте: «Я требую уточнения того, что Конвент и друзья свободы подразумевают под заговорщиками, контрреволюционерами». Без такого разъяснения, утверждает он, «лучшие граждане» рискуют подвергнуться преследованию судом, призванным, наоборот, их защитить[399].

Кризис усугубляется из-за измены генерала Дюмурье, пользующегося поддержкой жирондистов. Из-за этой поддержки на них обрушиваются обвинения в соучастии в измене Дюмурье в качестве «внутренних врагов». Измена в военное время почти в любые эпохи, в любых культурах карается смертью. Революционные войны не представляют исключения. Однако доказательства замешанности жирондистов в заговоре Дюмурье отсутствуют: если они в чем-то виноваты, то в безответственности и некомпетентности в ведении войны, началу которой они сами поспособствовали, а не в измене. Ирония в том, что если кто-то и замешан в деятельности Дюмурье, то это (по косвенным, впрочем, уликам) Дантон. Он посещал генерала на фронте перед самым его переходом на вражескую сторону. Жирондисты обвиняют его в измене