Случайности в истории культуры. Совпадения и неудачи, открывшие путь к шедеврам - Святослав Алексеевич Иванов

срочно были нужны деньги. Случалось так, что талантливого человека заставляет работать какой-нибудь дурак и проходимец. А получалось и так, что талантливый человек сам дурак и проходимец – но судьба подхватывает его и возносит на Олимп, Парнас или первое место в чарте Billboard.

Как так? Да просто так. Почему? По кочану. Зачем? Ни зачем.

Просто так вышло.

Из-под палки

Поэт и конунг

Я, по правде говоря, совсем не собирался сочинять хвалебную песнь[8].

Если человек носит прозвище Кровавая Секира, то его явно не стоит злить.

Это не было столь очевидно для Эгиля Скаллагримссона – современника княгини Ольги, воина, стихотворца и главного героя «Саги об Эгиле». Это произведение – один из главных памятников старинной скандинавской литературы, который принято считать основанным на более или менее реальных событиях.

Брутальный и вспыльчивый авантюрист, Эгиль неоднократно вступал в конфликты с могучим и влиятельным конунгом Эйриком – не менее брутальным персонажем, в разное время правившим Норвегией и Нортумбрией (северной частью нынешней Англии). Откуда взялось его прозвище Кровавая Секира доподлинно не известно, но точно можно сказать, что это слово в оригинале – Blóðøx – отлично подходит для названия группы в жанре блэк-метал.

Долго ли, коротко ли, но спустя некоторое время Эгиль собственноручно поубивал множество приближенных Эйрика Кровавой Секиры, а также его сына Рёгнвальда, которому «тогда было лет десять или одиннадцать». Как часто бывало у викингов, Рёгнвальд был убит в морском бою… Ну хотя как «в бою» – автор саги отдельно оговаривает, что сын Эйрика и его гребцы были безоружны: «Это было легко сделать, потому что они не оборонялись. Рёгнвальд и все его спутники были убиты в воде».

По итогам доблестного сражения любитель поэзии Эгиль выдал экспромт:

Мы сражались. Меч мой

Красен от крови сына

Эйрика и Гуннхильд.

Гнев их мне не страшен.

Я тринадцать воинов

В битве предал смерти.

Бранный труд был тяжек,

Я его исполнил[9].

Бориса Рыжего, современника Ельцина, на стихи вдохновляло эмалированное судно; современника Николая I – гроза в начале мая; современника княгини Ольги – массовое убийство.

Короче говоря, у Эйрика были причины желать смерти Эгилю, а Эгиль некоторое время держался от него подальше: вернулся в Исландию, где управлял землями и хозяйством, доставшимися в наследство от отца. Но Гуннхильд, жена Эйрика, «занималась колдовством и сделала так, что Эгилю, сыну Скаллагрима, не найти было в Исландии покоя, пока они опять не увидятся» с Кровавой Секирой.

Воистину не найдя покоя, Скаллагримссон снарядил судно и отправился в Англию, чтобы вступить в дружину своего давнего покровителя Адальстейна – соперника Кровавой Секиры. Он не доплыл до места назначения, так как случилось кораблекрушение. Эгиль и его спутники выжили, но оказались как раз на тех берегах, где правил Эйрик.

Скрываться от правителя, на чьи земли он ступил, не было в правилах Эгиля – и он решил явиться ко двору Эйрика, пригласив в качестве посредника их общего товарища Аринбьёрна. Если бы не последний, Кровавая Секира, должно быть, стремительно расправился бы со Скаллагримссоном, но посредник произнес две реплики, которые перевернули исход дела.

1. «Конунг не позволит склонить себя к низкому делу. Он не позволит убить Эгиля ночью, ибо убийство ночью – это низкое убийство», – это он сказал Кровавой Секире.

2. «Я советую тебе не спать ночь и сочинить хвалебную песнь конунгу Эйрику», – а это он сказал Эгилю, когда конунг перенес казнь на утро.

На это Скаллагримссон ответил, что «совсем не собирался сочинять хвалебную песнь». Все-таки для прилива вдохновения ему требовалось совершить жестокое убийство или что-то в этом роде. Но Аринбьёрн этот аргумент не принял – и пошел выпивать со своей дружиной.

Ничего не поделаешь, дружище Эгиль, придется писать!

И он написал:

Княже, склоняй

слух и мне внимай.

Ведь гость я твой,

властитель мой.

Твой грозный пыл

врагов разил,

и Один зрил

одры могил.

Был, как прибой,

булатный бой,

и с круч мечей

журчал ручей.

Гремел кругом

кровавый гром,

но твой шелом

шел напролом.

И так далее в течение 21 висы (строфы) в оригинале или 20 строф в переводе.

Как и предполагал Аринбьёрн, хвалебная песнь выполнила функцию прошения о помиловании: Кровавая Секира остался под впечатлением от льстивого текста и мощной декламации, учел и то, что Эгиль своими ногами пришел к нему «на ковер» – и решил его не казнить при условии, чтобы тот «никогда не попадался на глаза ни мне, ни моим сыновьям».

Последнее (и одно из самых знаковых) произведений Вольфганга Амадея Моцарта, – «Реквием» – вероятно, ждала совершенно иная судьба. Некто Франц фон Вальзегг заказал композитору траурную музыку, чтобы почтить память своей умершей жены – для этого он послал в дом Моцарта анонимного посредника в черных одеждах. Предположительно Вальзегг планировал выдать сочинение великого автора за собственное, но это не воплотилось из-за смерти самого Моцарта.

Спасенный Эгиль произнес еще одну хвалу Эйрику, они вежливо распрощались – на этом и закончилось их многолетнее противостояние (Эгиль, кстати, пережил Blóðøx’а на несколько десятилетий).

Почему же Кровавая Секира пощадил человека, который убил его малолетнего сына и после этого имел неосторожность попасться к нему в руки? Устами их посредника Аринбьёрна неоднократно сказано: с Эгилем следовало обращаться уважительно, потому что он не пытался скрыться и фактически добровольно явился ко двору конунга. Но у викингов в рамки уважительного обращения вполне вписывалась публичная казнь, к которой все участники событий были вполне готовы (в особенности жена Эйрика, колдунья Гуннхильд).

Ключевую роль сыграла именно хвалебная песнь, которая впоследствии получит название «Выкуп головы». Текст, сочиненный Скаллагримссоном за ночь, имел для конунга бо́льшую ценность, чем все богатства мира – и даже чем жизнь ребенка. Ведь в обмен на помилование стихотворец подарил Секире бессмертие.

В этой культуре сложилось устойчивое представление о магических свойствах стихов. Способность крушить врагов «булатным боем» была высшей добродетелью, а рифмованное описание этих свершений переносило эти подвиги (или «подвиги», если хотите) из повседневности в вечность. Какие там могут быть личные обиды, если на кону – вечность?.. Не знаю уж, как Эгиль, а вот Аринбьёрн, выступивший инициаторам создания этого текста, об этом отлично знал:

«Я