Ищите ветра в поле - Алексей Фёдорович Грачев

Вот Игнат Никифорович, начальник волостной милиции, из исполкома Илья Ильич Куликов... Не жалуются, всегда довольны. А вы, гляжу, — обратился он почему-то к Македону, может, в нем признав главного, — измучились, пропылились. Заходите — и баньку спроворю. С веничком березовым. И сеновал поспать... Прошу милости...

— Спасибо, — ответил Костя. — Но нам дальше надо идти. Спешим. Но зайти на минутку, посмотреть на ваш дом, зайдем...

Сыромятов попятился сразу, поклонился торопливо и скрылся за дверью.

— Что надумал, Костя? — тихо спросил Македон.

— А зайдем. С батраком поговорим. И с ним поговорим.

Они вышли на крыльцо.

— Ну, что решим? — обратился Костя к своим помощникам. — Какое предположение?

— Я так думаю, — начал первым Вася, — здесь два предположения. Первый: Коромыслов — давнишний знакомый этого Сыромятова. Он и сейчас пришел к нему, принес деньги. И монетка из церкви тоже прошла через его руки. Ну, а если верно монетка закапалась под образком? И что Сыромятов не имеет отношения к Коромыслову?

— Я свое думаю, — вставил Македон. — Надо арестовать и батрака, и хозяина.

— Надо ли сейчас? — сказал Костя. — Хоромов — тот арестовал бы и батрака, и хозяина и стал бы вести допрос. От нас же уходит Коромыслов. Возможно, что мы добьемся признания Сыромятова и батрака, а тот уйдет. Я так думаю: пойдем сейчас к Кириллу, поговорим о монетке. Потом к батраку, его спросим — коль признается сразу, значит, ведем допрос Сыромятова. Признается Сыромятов — значит, берем его под стражу и везем в уезд. Не получится разговор — оставим. А пока айда к Кириллу.

3

Котлет не было и сыру тоже. Был чай, мягкие баранки, пахнущие остро тмином, и яичница — настоящая глазунья, присыпанная свежим лучком.

Сам Кирилл, пожилой мужчина, в легком халате на голых плечах, повязанный по-женски платком на голове, нарезал за стойкой лук тяжелым ножом. Постукивая, при этом часто взглядывал на агентов, на сидящую за столом рядом с ними девушку-избача, приехавшую только что в Хомяково. Она громко рассказывала своим соседям о том, как наладит здесь первый спектакль по Островскому, как будет учить грамоте здешних крестьян, устраивать вечера в клубе-читальне, потому что народ здесь ничего не знает, кроме сена, коров, покосов и десятин. Она переводила восторженные глаза с Васи на Македона, с Кости снова на Васю. Они слушали ее, улыбаясь, расспрашивая, подшучивая. Она не обижалась на шутки и смеялась звонко, закидывая голову, поправляя изредка темные волосы у висков.

— А вы кто такие? — спросила она один раз, как спохватившись.

— А мы землеустроители, — ответил Костя, — землю мерить будем в разных деревнях.

Она поверила сразу же и даже ахнула восторженно:

— Какая у вас тоже интересная работа.

Да, работа у них была, конечно, интересная, но пока бесплодная. Третий день они идут, и вот только сегодня нащупывается что-то. Костя взял чайник, прошел к стойке.

— Еще чайку? — двинул толстые губы Кирилл и склонился, как толкнул его кто в спину.

— Да, можно еще. И вот что, — добавил приглушенно Костя. — Мы из уголовного розыска.

— Я так и понял, — кивнул Кирилл. — У нас такие ли события...

— День назад Трошка принес монетку, закапанную воском...

— Монетку, закапанную воском? — брови буфетчика полезли вверх. Вот кого надо было немедленно записывать в драматический кружок к этой девушке-избачу.

— Разве не приходил?

—Так ведь приходили многие, и монетки всякие: и в шерсти, и в воске, и, простите, просто в коровьем дерьме. Народ разный...

Летели к Москве самолеты со всех концов Советской России, последние дни смотрели сквозь решетки на американское небо приговоренные к казни на электрическом стуле двое итальянских рабочих — Сакко и Ванцетти, шла переделка полей, и все мощнее становился гул моторов тракторов, росли стены новых заводов, взлетали над реками новые мосты, сияя ажуром ферм.

Но что до всего этого ему, с заплывшими глазками, в засаленном халате. Лишь бы добро не тронули, и лишь бы покой. Да, покой, незыблемый, приютный покой здесь, в глухой деревне Хомяково.

Костя перегнулся через стойку, взял буфетчика за полу халата, подтянул к себе с силой, так что затрещала материя:

— Ты, видно, всю жизнь плутуешь? Неспроста завел свое дело...

— Но позвольте, — забормотал буфетчик.

— Я тебя еще раз спрашиваю, буфетчик, — снова тихо проговорил Костя. — Нам некогда. Два дня назад приходил Трошка?

— Ах да, — буфетчик хлопнул по лбу ладонью. — Это батрак Никона Сыромятова. Принес деньги и одна была закапана воском. Но пустяки какие. Надо же было мне тогда сказать про марфинскую церковь. Мол, не похищенная ли. А тут сплавщик Сеняга Коноплев, пьяница и побирушник. Услышал и начал плести по всему околотку. Но пустяки какие, — покачал он снова головой. — Просто лежали деньги у Никона под образами. У него там и конторка. Приходил ко мне с жалобой потом сам Никон. Виноват, говорю ему. Прости уж за язык. Осудить меня следовало бы за язык. Не умею держать его за зубами...

Да, они уже сговорились. Конечно, Никон приходил к нему и все втолковал. Втолковал, как надо говорить. Убедил его, что есть образа, есть свечи над конторкой, есть огонь и с огня падают и падают жидкие капли воска на монету.

Пришла хозяйка — согнутая женщина, поставила на стойку чайник. Кирилл осторожно подвинул его, глядя в лицо Косте. Рассчитавшись, Костя вернулся к столу. Его товарищи смотрели, как идет по пыльной деревенской улице эта девушка-избач. Кажется, они забыли даже, зачем они здесь, в этой деревне.

— Конечно, — присев за столик, проговорил он насмешливо. — У Васи любимая девушка. У Македона уже внуки скоро, а они глаз не отрывают...

— Да нет, — смущенно засмеялся Вася.

— Они хотели бы, — продолжал Костя, наливая чай в стаканы, — пойти вслед за ней в избу-читальню, почитать там газеты, послушать граммофон.

— Да нет, — теперь сердито отозвался Македон. — Ну, поговорил с буфетчиком?

— А что он может сказать, — пожал плечами Костя. — Вот что, — глянул он опять насмешливо на агентов. — Вам придется пойти к этой девушке, — засмеялся он. — Подите к ней, почитайте журналы, газеты, послушайте граммофон. Отдохните на культурном фронте. А я пойду к этому