В лесах Прионежья - Ефим Григорьевич Твердов

росту, но слабые. Говорят у нас, что Васька такой удался потому, что отец и мать его на белых лепешках выкормили да яйцами из-под кур заправили. Васька был малоразговорчив и упрям — на чем захочет, обязательно настоит. Но вся беда в том, что его не всегда отпускали с нами в поле на рыбалку. Часто с плачем отпрашивался у отца сходить с нами в ночное иль по осеням в загонье коров пасти.

У меня же было совсем иное дело. Я рос без отца, и вся власть надо мной принадлежала дедушке Василию Семеновичу. Дед был у меня настоящий, геройский. Он пешком прошел из деревни до Севастополя. Там был в подчинении Льва Толстого. За сражения под Инкерманом, да на четвертом бастионе, дедушка получил все четыре георгиевских креста. Берег их, часто рассказывал, как получил, но потом кресты зарыл в землю. Так было нужно. Иначе бы не миновать высылки. Я запомнил деда ласковым, добродушным, с его бульбовскими усами, с толстовской бородой, которая закрывала его грудь. Любил дед землю, работу, детишек и свою родину, но с попом был в неладах. Бога, черта, дьявола и иже с ними не любил, да и не верил в эти сказки. До меня дедушка был добр. Он не разрешал мне своевольничать, но всегда отпускал в лес на охоту, на рыбалку. Поэтому я, независимый ни от кого, больше находился в лесных дорогах, ночевал у лесных костров и полюбил с детства лес всем сердцем.

В этот памятный день, под вечер, Васька Ястреб прибежал ко мне впопыхах. Я колол дровишки для бани. Он еще издалека закричал:

— Друг Мишка, мне назавтра фортуна вышла. Вместе едем в гурт коней да коров пасти! Лес облазим!

Я внимательно оглядел Ваську и увидел его всего сияющего, счастливого и тогда предложил ему:

— Картохи бери больше. Будем парить в камнях картоху, знаешь?

— Нет.

— Тогда, когда будем парить, сам увидишь, рассказывать нечего.

— Угу.

Васька убежал, подпрыгивая от радости.

Осень в тот год была дождливая, но теплая. Днем погода часто менялась. То заморосит мелкий дождик, точно кто сеет его ситом, то выглянет солнце, обогреет землю, а потом снова сумеречность, дождь. Пригнали мы скот и коней на большую полянку с горушкой посередке, а на той горушке красивая березовая райка, и на самом пупышке три большие сосны росли. Под теми соснами развели большой костер, насобирали с полос каменных плиточек, уложили в костер для нагрева, стали яму под картошку палками рыть. Пастух, Иван Проняков, новую берестяную трубу в воде отмачивал, чтобы лучше трубила, да на нас поглядывал, подшучивал:

— Вы испекете картоху, а я ее съем, как тая баба-яга.

Ребятишки, что поменьше нас с Васькой, хмурились, картошку себе в пестерики ссыпали, на пастуха поглядывали, а пастух нос свой с синей прожилинкой приглаживал, хитро улыбался да усы казацкие пожевывал. Когда жевал Иван Проняков усы, от удовольствия сопел и крякал. Труба его, новая, берестяная, наполненная водой, у сосны постаивала, а пастух на нее поглядывал и любовался.

Каменные плиты нагрелись на огне, и мы стали готовить яму для обкладывания ее плитами, а потом на плиты сыпать картошку. Засыпать землей не успели, как чей-то зычный голос заорал на всю полянку:

— Медведь корову дерет! Эге-гей! Медведь корову режет!

Мы всё бросили, побежали в угол полянки, где уже поднялся истошный коровий рев. Коровы сгрудились в кучу, мычали, рыкали, хвосты подняли, рогами землю рыли. Пастух Иван про ружье забыл, с трубой на плече впереди всех бежит, дышит тяжело, с хрипотцой.

— У-го-го! У-го-го! Смелее, братцы, бегите! Озорует зверь! Мне опять головоческа от мужиков, не углядел… — кричал, сопел Иван Проняков и все бежал, а как прибежал в гущу коровьего стада и с полного разбега, ничего не соображая, приблизился к медведю, и почал его своей берестяной трубой по голове бить, да так, что лыко распустилось.

Медведь в обеих лапах держал годовалую нетель Васьки Ястреба, а как почуял удары, повернулся, корову выпустил и Ивана хватил, да так, что у него из носу кровь побежала. Несдобровать бы Ивану, помял бы его медведь крепко, но тут за него вступился бык сельского земельного уполномоченного Трошенкова. Бык был увесистый, упитанный, с большими прямыми рогами. Он загнул верхнюю губу, заревел и, опустив голову, с яростью бросился на медведя.

Увидев кровь на лице у пастуха, подпаски метнулись кто куда. Васька Ястреб залез в высокую ель и там плакал во всю мочь. Зойка сидела на крыше зимника и вся дрожала, я лежал на сеновале и тоже, плача, наблюдал, как бык дрался с медведем.

Вот медведь нанес быку удар передней правой лапой, но бык ловко отвернулся и с глухим ревом бросился на врага, но тоже промахнулся, проскочив мимо медведя. Медведь встал на задние лапы во весь рост и с каким-то свистом и шипением пошел на быка, размахивая обеими передними лапами. Бык не уступил и с ревом шел навстречу зверю. Отворачивать ни один не думал. Сошлись, почитай, рядом, бык весь ощетинился, медведь выпрямился, а глаза у обоих горят. Бык ревет, медведь рычит — жутко слушать. Тут медведь изловчился и полоснул быка по правому боку. Бык взревел, замотал головой и попер прямо на медведя, так что прижал его к кустам ольшаника. Медведь стал отступать, пятясь задом и увертываясь от бычьих рогов.

В это время кто-то с перепугу закричал благим матом:

— Ура! Наша берет! Ура! Дядя Степа с ружжом бежит, а за ним Васькин отец с рогатиной! Ура! Лупцовать будут!

Видя поддержку, мы повскакали с сеновалов, вышли из укрытий, с неистовыми криками бросились за бегущими на медведя мужиками. Но все мы напрасно торопились. Бык изловчился, приподнялся на дыбы и прижал медведя к серому камню, вонзив ему в брюхо свои острые, крутые рога. Так он продержал его на рогах минут пять, потом освободил их, мотнул головой, как бы сказывая: «С этим покончено», и пошел прочь.

Я подбежал к медведю. Он лежал мертвым. Васькин отец, наступая на пастуха, кричал на него:

— Ружжо у тебя аль бабье помело?

— Кочерга, — вмешался в разговор дядя Степа. — Если б у него было ружжо, стрелял бы… а? Разнехристь экий! Скормил телку медведю. Теперь кланяйся быку…

Пастух самоотверженно выдержал ругань, молча поклонился мужикам и, не сказав ни прощайте, ни до свиданья, пошел в деревню. А мужики наши в тот год наняли другого пастуха. Иван не явился.

Но и мы пареной картошки тоже не поели.

ОХОТНИЧКИ