Волхв - Сергей Геннадьевич Мильшин

он не утратил способности мыслить здраво. «Если я где и смогу оторваться от них, – рассуждал он на бегу, – так это только на той стороне речки. Здесь начинаются небольшие пороги, можно попробовать перейти. Тем более что сейчас, в первой половине лета, вода должна спасть. Если и искупаюсь – не страшно, не зима. Давеча, в лесу промокший насквозь ночевал и ничего, даже насморк не привязался».

К реке Клёнка вышел, точнее, почти выполз, внезапно. Вот вроде мохнатые ёлки впереди и дальше тоже они… и вдруг деревья исчезли, а Смагин вывалился на крутой берег, в последний момент чудом удержавшись на его каменистом краю. Заглянув вниз, он убедился, что удобного спуска здесь нет. Не было его и ниже по течению и выше. Везде лес вплотную приближался к крутому склону. Клёнка решил спускаться по круче, другого варианта все равно не было. Упав на пузо, спустил ноги вниз. Руки ухватились за траву. Съехал чуть-чуть, ладони проскользнули, и сапожник полетел на камни. Как он не переломал кости, знают только Боги. Кое-как Клёнка поднялся на ноги.

Речка в этом месте хоть и не широкая – саженей десять, но своенравная. Глазами смерил расстояние до того берега. Пересчитал выглядывающие из воды булыжники. И удручающе кхекнул. Похоже, он переоценил свои возможности. Как тут переходить? Лишь кое-где выглядывали головки осклизких камней, а между ними завихрялись буруны пенной накипи. Клёнка невольно поёжился. Пока позади тихо, но он не сомневался: это ненадолго. Набрав полную грудь воздуха, Смагин вошёл в ледяную реку по колено. Вода плотно обняла ноги, упругие струи, облепив мокрыми штанинами, потянули за собой. Сапожник упёрся тверже, глаза закрылись сами, Клёнка собирался с силами и с духом.

– Эй, парень, не спеши, счас помогу.

Голос раздался неожиданно и совсем рядом.

Вздрогнув, Клёнка потерял равновесие. В последний момент кое-как удержавшись, он поднял испуганные глаза: вдоль берега в лодке спускался перевозчик. Спиной вперед мужик ловко подгребал к мелководью, туда, где стоял Смагин.

– Подожди, – сделав последний мах вёслами, поднял их на борта. – Сигай.

Смагин попробовал пошевелиться. Не тут-то было: в ледяной воде ноги свело судорогой. Когда перевозчик приблизился на достаточное расстояние, Клёнка не прыгнул, а завалился через борт, угрожающе накренив посудину. Мужик, словно не заметив сильный крен, резко ударил веслами. Лодка полетела вниз по течению, шустро огибая выглядывающие кое-где камни. Лёжа на дне, Смагин хрипло дышал. Почему этот непонятный человек помог ему, он пока не думал. Помог и ладно. Потом расскажет.

Быстрое течение споро унесло старую посудину за излучину. Там дружинники при всём желании уже не смогли бы увидеть беглецов. Мужик умерил движение лодки. Он не столько грёб, сколько лавировал. Однако посудина шла шустрее прежнего. Берега ещё пуще зажали реку, и течение ускорилось. Перевозчик завертелся юлой, отворачивая хрупкую посудину от камней. Смагин поднял голову, осматриваясь. Тут булыжников выглядывало больше. Местами они собирались в небольшие островки, и его спасителю приходилось прикладывать всё умение и изрядно силы, чтобы благополучно избежать опасности.

– Немного осталось, – пробормотал мужик, оглядываясь на пенные струи. – Пару вёрст и никто нас не достанет.

Смагин, удерживаясь за борта лодки, перебрался к поперечной лавке. И почти упал на мокрую доску. Лёгкое суденышко тут же качнуло.

– Полегче, не на бабе.

Мимо плыли высоченные раскидистые ёлки и тонкие вытянутые лиственницы, на одном спуске с пробитой между камней тропинки пил лось. Мощный самец с развесистыми рогами даже не поднял морду, чтобы взглянуть на того, кто плывёт по реке.

– Непуганый, – вслух удивился Клёнка.

Гребец махнул правым веслом, уходя от столкновения с очередным камнем:

– Здесь места дикие. Хоть и дорога недалеко. Да сколько по той дороге ходют?

– А ты, правда, перевозчик?

– А чего, не похож?

– Отчего, похож. Только…

– Что? Не поймёшь, зачем тебя кинулся спасать?

– Ну да…

– А мне все, кто против них, значит, наши.

Смагин хотел спросить, кто такие в его понимании «наши», но в этот момент лодка мягко ткнулась в мокрый песок, и Клёнке пришлось снова хвататься руками за борта.

– Приехали, – затабанив вёсла, мужик выскочил на берег. Напрягая спину, потянул лодку подальше от воды.

Выпрыгнув на землю, Клёнка присоединился. Вдвоём они почти без усилий выдернули лёгкую посудину на берег.

– Давай за дровами, – паромщик извлёк из-под лавки знакомый котелок. – Обсохнуть тебе надо, а то ноги мокрые – простуда в носу, да и чайку заварим.

Клёнка послушно повернул к лесу. Сушняка в чащобе оказалось полно, и он в два счёта насобирал солидную охапку.

Паромщик отложил под руку топор, выдернутый из-за пояса, и надувая, словно меха, впалые щёки, пытался распалить дымящийся мох и кусочки коры.

– Давай сюда, – он махнул рукой.

Смагин кинул дрова. Присев на корточки, выбрал ветки потоньше, собираясь подкинуть в разгорающийся костёр.

– Не суетись, – мужик отобрал сушняк. – Я сам. Ты обувку стягивай, а то ноги совсем простынут.

Клёнка не стал спорить. Паромщик несомненно устроит огонь лучше. Он скинул сапоги. Перевернув, вылил по кружке воды из каждого. Поднявшись, связал пару. Повесив её на ближайшую к костру ветку ели, присел на словно специально уложенное здесь бревно. Голые ноги приятно согрел горячий воздух, исходящий от уже потрескивающего костра. Смагин блаженно зажмурился.

Вечерний воздух быстро густел. Светлые сумерки повисли над хмурой водой. Деревья, утопая в обволакивающей серости, превращались в тёмные силуэты. Тяжёлые ветки елей кидали слабые тени по сторонам. Обычный лес на глазах превращался в загадочный и даже немного страшный. Клёнка, опасливо обернувшись на густые заросли за спиной, чуть подвинулся к набирающему силу костру. Перевозчик воткнул в песок две толстые ветки, на их сцепке над огнём закачался наполненный водой котелок.

Костёр набрал силу. В сгущающейся темноте его всполохи стали ярче и насыщенней.

– Гори, Ярило, пали злые мысли, разжигай добрые. – Паромщик подкинул в огонь несколько веток. – Тебя как звать-то, парень?

Смагин не шевельнулся:

– Клёнка. А тебя?

– А я Верослав. Веру свою славлю, то бишь.

– Родновер?

– Вестимо. А ты?

– Христианин. Хотя, – Смагин задумался, – сейчас я уже начинаю сомневаться. Христианин ли?

– Значит, совесть в тебе не убили. Иначе не сомневался бы.

– Может, и так, – понуро подняв плечи, опёрся локтями на колени. – Скажи, отчего так? Почему мы, русичи, враждуем между собой? Предаём, следим, доносим? А? Наши деды ведь не были такими. Что с нами случилось?

– Эх, парень, парень. Неужто, стал бы я в лесу жить, знай я ответ. Никто того не знает. Но только так я скажу, вера греческая недобрая, раз позволяет другим страдать, тем, кто с ней не согласен. И не