Выявить и задержать... - Алексей Фёдорович Грачев

И сразу перед глазами выросла сушилка, испускающая пепельный дымок, старик, жующий кусок хлеба, его медленный неохотный голос: «Разве ж разберешь, кому чего надо».

А еще никульский базар, рука Овинова в бурой соломе подводы и спина старика... нет, не старика, а грузчика. Кажется, клади на эту спину шесть пудов — не охнет, не согнется дед Федот.

Дед Федот. Связной... Между бандой и Филиппом. Он, Филипп... невысокий, плотный, неразговорчивый. Вон как в трактире шмыгнул. Точно мышь...

— А ну, заходи, — кивнул головой Розов. Он бросил черпак в ведро и первым нырнул под низкую притолоку.

Костя резко развернулся. Отливающее синевой лицо Мышкова хряснуло от удара кулака. Бывший офицер без звука, ошеломленный, обрушился на скамью. Ведро с водой гулко бахнулось о пол, хлынула вода. А Костя уже мчался мягким, заваленным навозом двором на Кроваткина. И если бы тот вцепился в него или упал под ноги — не ушел бы далеко. Но бывший лошадник растерялся: бросил хомут на землю, нагнулся было к подводе за карабином и с диким воплем полетел на изгородь, сбитый сапогом. Затрещали сохлые жерди. Вот Костя поскользнулся в луже, поехал и тут же, согнув голову, бросился в кусты осинника. Хлестнул первый выстрел. Оса... Он стоял на крыльце. Еще выстрел, другой. Это уже Розов из маузера.

Осинник загудел от звонких в ночной тишине звуков. Сзади затопали с руганью. На мгновенье задержался — наконец-то и в его руке оружие. Вскинув кольт, выстрелил в темноту кустов. Сзади затихло — наверное, преследователи опешили, обнаружив у кузнеца оружие. Потом закричал кто-то, кажется, Оса:

— Давай, Павел, зайди сбоку. У этой сволоты пистолет.

Тогда Костя опять кинулся вперед, хотя знал, что бандиты будут стрелять по хрусту веток, по топоту. Но раздался лишь один выстрел. Пуля свистнула где-то в стороне, и все стихло. Будто бандиты разом осели в болотной трясине. Костя несся по этой же тропе, которой шли к реке недавно, не останавливаясь и не оглядываясь. Лишь взобравшись в гору, увидел небольшой бочажок, задержался. Опустившись на колени, пил долго и жадно. Вытерев губы, оглянулся. Внизу, по реке, плыла лодка. Вот она засветилась, заблистала светлячком. Тут же, скользнув в тень от берега, почернела, точно сгорела в невидимом пламени, обуглилась.

9

Он больше бежал, чем шел, хотя надобности в этом уже не было — бандиты на том берегу разлившейся реки, в лесах. И все же неведомая сила гнала вперед. Ветер приближающегося утра леденил его потное лицо. А когда показались серые, разбросанные беспорядочно на буграх, запутавшиеся в жердях изгородей избы — ожили петухи, а вслед за ними взвыли псы, захлопали дружно калитки. Он подумал, что это так чутко уловились людьми и животными его шаги. Но, подойдя ближе к Ополью, заметил въезжающий в проулок, возле избы Ольки Сазановой, отряд всадников и понял, что это Колоколов со своими волостными милиционерами. Наполнившая душу то ли жалость к самому себе, то ли радость, заставила остановиться. Тело содрогнулось от прилива озноба, на глазах взбухли слезы. И чтобы прогнать этот озноб, эти невольные слезы, он ступил через тропу и плотно прижался к ольхе, охватил руками ее бородавчатый, заросший мхом ствол. Вдыхая сладковатый гнилостный запах коры, забормотал, как во сне:

— Да как это ты, Федор Кузьмич? Или сказал кто? Или же сам догадался, что худо приходится сотруднику из губрозыска?

Но тут же, застыдившись, оттолкнулся с усилием от ствола. Вытер лицо ладонями и торопливо пошел в улицу деревни, навстречу милиционерам. Они увидели его тоже, окружили со всех сторон, глядя с изумлением. А он оглядывал их.

Вот Санька на каурой лошади, у которой белая звезда на лбу. В седле еще больше неуклюжий, как мешок с картошкой. Вот выставил вперед ногу в желтом сапоге Федор Кузьмич, вглядывается молча в Пахомова из-под козырька островерхого шлема с пятиконечной звездой. Рядом с ним рослый парень в шинели — не иначе как Александр Вьюшкин, женившийся на какой-то Дашке Кропиной из Никульского. Поодаль бородатый фронтовик Самсонов, за ним с винтовкой наготове прищурившийся, точно собрался вскинуть ее, паренек, совсем мальчишка. Не иначе как тот самый Гаврила, который хлещет метко по птицам, на удивление начальнику волостной команды.

Стрелка вдруг двинулась к Косте, побряцала уздечкой, точно сказала что-то этим звоном. Костя засмеялся, выдавил с хрипом:

— Глянь-ка, Федор Кузьмич, только раз всего ездил я на ней, а помнит. Умная лошадь...

Вот теперь Колоколов обрел язык. Он спрыгнул с лошади, подержал Костю за рукав, как удостовериваясь, что он ли это, Пахомов, или его тень.

— Так как же это ты? Будто бы банда повела тебя к Симке Будынину на смотрины.

— Повела, — ответил, криво усмехаясь, Костя, — до Аксеновки... К Хромому. Надо его брать, «темняк», видно. А там я Мышкову по морде да через хлев. Кроваткина сапогом и за кусты. Вроде бы цел... Только вот банда опять ушла. На ту сторону, на лодке. Заново искать придется... Вы-то как узнали? — спросил он в свою очередь.

Колоколов оглядел своих людей, попытался улыбнуться:

— Под Хмелевкой Калину мы подстрелили. Да еще пятерых дезертиров загнали в сети. Подходим к Игумнову, а навстречу Мурик. Мол, Пахомов велел на Воробьиную мельницу. Коней попоили, товарищ Пахомов, и ходу туда, на Воробьиную. А там пусто. А оттуда тронулись к Ополью, как выезжает вот он, — показал тут Колоколов на Саньку. — Твой знакомый. Говорит, Пахомова на расстрел повели... Ну, мы ходу сюда вот.

— У эстонца на хуторе лошадь взял, — ожил теперь и Санька, до того с разинутым ртом смотревший на Костю. — Гнал ее — как чёрта.

Он свалился неловко на землю, подошел к Косте, пихнул в грудь кулаком.

— А я думал, тебя уже и в живых нет... Эка, лицом-то сразу дошел, что земля, лицо-то.

Он засмеялся с иканьем, а голос был рыдающий.

— Ну-ну, — хмуро сказал Костя, оглядывая милиционеров. — Потише ты, Саня... Вот вдогон надо бы.

Колоколов пошел назад к лошади, вскочив упруго в седло, ответил:

— Искать будем, товарищ Пахомов. Сначала только схороним Баракова под залп. Так Афанасий просил. Он там, в Игумнове.

Глава шестая

1

Снова игумновские крестьяне сидели в этой черной, продуваемой ветрами избе. В сапогах, запачканных глиной погоста, с шапками на коленях, забывшие пригладить лохмы свалявшихся