Шелковый Путь - Колин Фалконер

его волос и тела, кудахча и хихикая, как куры, дергая за лесок волос на его груди и животе, тыкая в разные части его тела, словно он был верблюдом на базаре. Казалось, они в равной мере и отвращались, и восхищались.

После этого они вытерли его, и жена дала ему длинный халат, принадлежавший ее мужу.

К тому времени как они вернулись в дом, наступил закат. Жена зажгла масляную лампу.

— Сюда, — сказала она и повела его в их спальню. Две дочери сели рядом с ним на кровать, и долгое время никто не говорил и не двигался.

— Вы все намерены остаться? — спросил он вслух.

— Вы господин, — сказала жена. — Вам и решать.

Жоссеран замялся. Возможно, жена прочла выражение его глаз, потому что она проворно встала, поставив лампу в нишу в стене.

— Пожелаю вам доброй ночи, — сказала она. — Отдыхайте хорошо.

И она вышла, задернув занавес над дверным проемом.

Жоссеран посмотрел на двух дочерей. Они больше не хихикали.

Одна из них, младшая, встала и сняла свой халат. Он с изумлением уставился на нее. В мягком желтом свете лампы она казалась хрупкой, как фарфор. На ее теле не было волос нигде, кроме как на голове. Он слышал, что магометанские женщины бреют свои тела заостренными раковинами гребешка.

Ее сестра была такой же, только немного полнее. Он почувствовал, как в нем что-то шевельнулось. Он услышал, как из тени ему шепчет голос Катрин: «Забудь все, Жоссеран, забудь сегодня все, кроме меня».

Две девушки легли на кровать по обе стороны от него. Обе выглядели немного напуганными.

Старшая взяла на себя смелость распахнуть его халат.

— Господин могуч, — прошептала она.

Он протянул руку.

— Вам нечего бояться. Я буду нежен.

Внезапно занавес отлетел в сторону, и хозяйка дома, хохоча, ввалилась в комнату. Она была нагой. Она бросилась на него с такой самоотдачей, которая потрясла бы его, если бы он не провел столько времени в борделях Генуи по пути из Франции.

Она обвила его бедрами и перекатилась на него. Они яростно соединились. Он предположил, что она и раньше занималась подобным.

Две молодые женщины смотрели. К своему вечному стыду, он обнаружил, что их присутствие ничуть не испортило его выступления.

Тускло освещенные святые и их ангелы-спутники взбирались по колоннам великой церкви, нарисованные густыми мазками черного и золотого. Иконы Богородицы мерцали в свете свечей, а старая женщина с коричневым беззубым лицом наливала масло в лампы, установленные в нишах сырцовых стен.

Хор мальчиков на балконе затянул фальцетом песнопение, а аколиты в облачениях бледно-фиолетового цвета прислуживали у алтаря. Из медных кадил поднимался ладан, а чернобородый священник воздел руки в молитве.

«Несториане», — прошипел Уильям из тени в задней части церкви.

Несторий был архиепископом Константинопольским восемьсот лет назад. Его еретические взгляды — среди прочих ложных убеждений, он отказывался признавать Папу своим духовным главой — изолировали его и его последователей от остального христианского мира, и его секта была вынуждена бежать в Персию. Говорили, что они все еще там существуют, в хороших отношениях с магометанами.

Похоже, они распространили свои грязные ереси гораздо дальше на восток, чем кто-либо в Риме предполагал. Должно быть, это и были те христиане, о которых сообщал Рубрук, видевший их среди татар. По крайней мере, это означало, что некоторые из этих дикарей были знакомы со словом Христовым. Все, что было нужно, — это подчинить этих отступников-несториан власти Папы, и у них появится опора среди этих дьявольских орд. Если ему это удастся, он станет таким же великим апостолом, как Павел.

Священник поцеловал тисненую золотом обложку Евангелия и читал литургию на языке, который Уильям не узнавал; казалось, это не был ни татарский, ни арабский. Он накрыл чашу багряной тканью и окунул серебряную ложечку для причастия в вино, чтобы преподать кровь Христову своей пастве.

Руки Уильяма сжались в кулаки. Видеть такую ересь и быть бессильным ее остановить — это терзало его до глубины души. Как мог человек преподносить тело и кровь Христову без соизволения Папы? Это было искажением всего святого.

И все же присутствие этой церкви так далеко в Татарии давало повод для надежды, если не для ликования. Пока тамплиер предавался блуду, он, Уильям, по крайней мере, нашел цель в их странствии. Шелковый путь был путем к его предназначению.

Он бесшумно выскользнул.

***

LIV

Жоссеран встал рано и тихонько выскользнул из постели. Три женщины, свернувшись калачиком, спали друг с другом. Вина пришла, как это всегда бывает, с утром. «Я попрошу отпущения у брата Уильяма, — подумал он. — Пойду к нему этим же утром».

И все же, подумал он, по сравнению с другими моими грехами, это, право, пустяк. Этот человек сам пришел ко мне и предложил своих женщин; он считает это делом похвальным. Почему я должен быть в грехе за то, что принял то, что было предложено добровольно?

Солнце еще не взошло. Зеленый черепичный купол магометанской мечети проступал сквозь влажный, клубящийся туман. Мужчины в тюбетейках с белым кружевом двигались по улицам бесшумно, как призраки. Женщина под чадрой метнулась прочь за деревянную, утыканную гвоздями дверь.

Это был подземный мир, такой же чуждый ему, как если бы он провалился сквозь земную кору. Здесь, за пределами всех христианских законов, он был брошен на произвол судьбы со своими собственными сомнениями. Освобожденный от строгих правил Устава и удушающих предписаний своей Церкви, он видел себя яснее, чем когда-либо в жизни.

Его свежевыстиранная одежда быстро высохла на сухом воздухе. Он направился через просыпающийся город к дворцу даругачи. Одноглазый уже оседлал и навьючил верблюдов. Увидев Жоссерана, он сделал непристойный жест одним пальцем и большим и указательным пальцами другой руки. Он загоготал и весело харкнул в пыль.

Уильям стоял у загонов, сложив руки перед собой, как кающийся грешник.

— Я выслушаю твою исповедь, когда пожелаешь.

— Будь ты проклят, святоша.

— Я бы думал, проклятие — это та тема, которой ты хотел бы избежать.

Жоссеран вздохнул.

— Я приду к тебе на закате. Тогда и выслушаешь.

— Да будет прославлен Господь. Я уже начал опасаться, что у тебя нет стыда.

— Мне стыдно за многое.

Он поднял правую руку.

— Исповедуйся мне сегодня во всем, дабы я освободил тебя этой рукой от всех твоих грехов.

Жоссеран покачал головой.

— Я обвиню себя в том, что произошло прошлой