Шелковый Путь - Колин Фалконер

— Прости меня, — прошептал он в сложенные ладони.

Над пустыней взошла луна. Он прислушивался, надеясь услышать голос отца.

***

XLIX

Они снова двинулись в путь, на восток. Слева от них тянулись горы, которые татары называли Тянь-Шань, Небесные горы. Ледяные шапки сверкали на фоне иссиня-черного неба, а под ними отроги предгорий были изрезаны крутыми оврагами, отчего походили на лапы притаившегося зверя. День за днем они ехали, наблюдая, как горы меняют свой цвет с движением солнца: от нежно-розовых на заре до медных и стально-серых в полдень и фиолетовых и бордовых в сумерках.

Повсюду на равнине они видели кости — выбеленные скелеты лошадей, верблюдов и ослов, а иногда и ухмыляющийся череп человека.

Они огибали великую пустыню Такла-Макан, сказал Одноглазый. В переводе с уйгурского это означало «войдешь — не выйдешь». Но они не станут приближаться к пасти Такла-Макана, заверил он. Оазисы, словно жемчужное ожерелье на шее царевны, кольцом окружали ее мертвое сердце.

— Если только не случится сильная буря и мы не заблудимся, мы будем держаться подальше.

— И как часто в год случаются такие бури? — спросил его Жоссеран.

— Постоянно, — ответил Одноглазый и разразился своим странным кудахчущим смехом.

Пустыня представляла собой унылую равнину из гравия и плоских камней, которую татары называли гэби. Но когда Жоссеран остановился, чтобы рассмотреть один из этих камней, он обнаружил, что они на самом деле окрашены в яркие цвета — и в красный, и в баклажанный. Но вскоре равнины гэби сменились солончаком из растрескавшейся от жары грязи с хрупкой белой коркой, который, в свою очередь, уступил место пустоши из серого твердого песка. Казалось, он сливается с знойной дымкой, так что между землей и небом больше не было горизонта. Когда горы остались позади, им показалось, что они вообще никуда не едут, а бредут по одной и той же миле снова и снова, день за бесконечным днем.

Однажды им навстречу прошел другой караван, направлявшийся на запад, в Кашгар. Спины верблюдов были покрыты большими овальными попонами под деревянными седельными рамами, и каждое животное несло по два огромных рулона шелка с каждой стороны. Крики погонщика и звон верблюжьих колокольчиков доносились до них на жарком ветру.

— Знаешь, куда идет этот шелк? — крикнул он Уильяму. — В Венецию.

— Откуда ты знаешь? — крикнул в ответ Уильям, подпрыгивая на спине своего верблюда.

— Это Шелковый путь! Разве ты не слышал о нем? Магометане каждый год путешествуют по нему, чтобы выменять этот шелк на базарах Бухары, Тебриза и Багдада. Но никто из них никогда не заходил дальше Персии. А теперь Жоссеран Сарразини увидел, где начинается великий путь!

— Я не вижу никакой дороги, — сказал Уильям.

— Потому что дороги нет. И все же торговцы возят этим путем шелка со времен нашей Священной Книги.

— Ты хочешь сказать, этот погонщик поведет своих верблюдов до самого Багдада?

— Нет, он продаст свой груз в Кашгаре. Шелковый путь — как цепь. Он обменяет его на кориандр или нефрит на базаре. Кто-то другой повезет его шелк через горы и обменяет на финики и стекло. И так далее, пока какой-нибудь епископ в Риме не купит его для своей любовницы!

— Ты рассказал эту историю, чтобы просто поддеть меня, тамплиер?

— Вовсе нет. Я подумал, тебе будет интересно. Хочешь сказать, ни у одного из знакомых тебе епископов нет любовниц?

— Они ответят за свои грехи, когда придет день. Как и ты ответишь за свои.

— По крайней мере, я буду в хорошей компании.

Глядя, как караван исчезает в зыбком мираже Такла-Макана, Жоссеран почувствовал себя захваченным потоком истории. Веками эти верблюды брели через эту пустыню со своей драгоценной тканью, и лишь в последние несколько лет кто-то наконец узнал, как ее делают. Невероятно — они разводят коконы какой-то моли! Уильям мог называть этих людей дикарями. Для него же они были неиссякаемым источником изумления.

***

L

Каждый день начинался на рассвете с того, что Одноглазый молча вставал и расстилал свой молитвенный коврик в сторону Мекки. Затем он совершал свой молитвенный ритуал, преклоняя колени, кланяясь и простираясь на земле, воздев ладони в мольбе к Аллаху.

После этого он подгонял верблюдов к их поклаже. Рывком за носовые веревки он одного за другим опускал их на колени, чтобы татары могли взгромоздить свой багаж на деревянные вьючные седла, перекинутые через их горбы. Пеньковые веревки, крепившие груз, затем завязывали под грудью животных, несмотря на их рев протеста, на который он не обращал ни малейшего внимания. Затем, когда восточное небо окрашивалось в сумрачно-оранжевый цвет, а на небе еще горели последние ледяные звезды, они снова выезжали навстречу пустынному восходу.

Для перехода через пустыню Одноглазый привязал носовую веревку одного верблюда к вьючному седлу того, что шел позади, так что все верблюды шли вереницей. У последнего верблюда на шее висел колокольчик. Одноглазый знал, что если он не слышит колокольчика, значит, один или несколько верблюдов отбились. Жоссеран вскоре привык к его тихому перезвону, к ритмичному шлепанью верблюжьих мозолей по твердому песку, к сонному скрипу веревок и к шепоту «сук-сук» их погонщика, который шел впереди, указывая путь.

Жаркий ветер иссушал их дотла. Жоссеран уже не чувствовал губ, опухших и покрытых твердой коркой потрескавшейся, иссохшей кожи. Воды для умывания не было, но это не имело значения, потому что высушенный воздух не давал поту скапливаться на коже. Даже от Уильяма перестало вонять.

Колючие кусты тамариска были единственной растительностью, что выживала здесь. Ветер выветрил землю вокруг них, оставив их торчать лиловыми клочьями. Но даже в самых пустынных местах на них паслись стада диких коз, каким-то образом извлекая пропитание из этой дьявольской земли.

Скудный рацион ослабил его. Он боялся, что сходит с ума; бесконечное небо и серая, безликая пустыня сливались воедино, и даже само время стало безликим. Жар, поднимавшийся от земли, создавал на горизонте призраков деревьев и замков, а после полудня, когда его глаза уставали, а в горле пересыхало, он видел вдали горы, чтобы через несколько мгновений понять, что это была всего лишь горстка камней. Или он видел огромные озера, а когда смотрел снова, они исчезали.

Чтобы не сойти с ума, он пытался вспомнить песни