Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн

почему на фильмах о зверствах в апреле 1946 года было так мало зрителей, честные люди “уже какое-то время жили с чувством стыда за то, что немцы могли такое сделать” – словно массовые убийства, совершенные представителями других народов, были бы не столь позорными48. Военнопленный К. Борк недоумевал: “Как немецкий мундир сможет хоть когда-нибудь смыть с себя этот ужасный стыд?”49 В 1945 году стыд был связан с национальной гордостью, а не с пониманием вины. Он отвлекал от личного соучастия, переводя внимание на тех нацистских преступников, которые испортили репутацию всего народа. Люди чувствовали стыд и как представители немецкой нации, и как личности. В 1949 году Теодор Хойс, первый президент Федеративной Республики, сделал “коллективный стыд” ключевым понятием политического словаря нового государства. Но его составляющие были готовы уже в 1945-м. 25 ноября 1945 года Хойс, политик либеральных убеждений, произносил в государственном театре в Штутгарте памятную речь, адресованную жертвам нацистского режима. Прошло едва лишь полгода после поражения, но уже раздавались голоса, призывавшие закончить разговоры об ужасах нацизма. Хойс легко с этими призывами разделался. Жертвы заслужили, чтобы их помнили. Но, добавил он, память столь же важна для нравственного будущего нации. Сказав о социал-демократах и представителях старых элит, которые погибли, сопротивляясь режиму, он назвал “самую важную и дорогую из жертв нацизма”. По его словам, это была “честь имени немца, которую втоптали в грязь”. Им нужно сказать свое гневное слово как “опозоренным свидетелям” и исполнить свой долг, очистив свою честь50.

Демонические силы

После лета 1945 года дебаты о вине сменили направление. Если в мае немцам их вину предъявляли союзники, то начиная с октября это стали делать немецкие писатели, священники и философы.

11 ноября 1945 года Эрнст Вихерт произнес “Речь к немецкому юношеству” перед полным залом Мюнхенского камерного театра. Если сейчас Вихерт забыт, то в межвоенные годы он был частью канона немецкой литературы. Его мифологические медитации вокруг лесов и вересковых пустошей как духовного убежища от современности сделали его любимцем молодых людей, которых его печальный голос прямо-таки завораживал. Вихерт был романтическим националистом. Он ненавидел демократию, города и материализм и первоначально поддерживал идею Третьего рейха. Он расходился с нацистами в методах, а не в целях как таковых. Культура должна быть в руках утонченных поэтов, а не яростных уличных бойцов. Нравственность и национальные интересы требовали уважения к закону. В этом была суть двух его знаменитых речей к немецкому юношеству, произнесенных в 1933 и 1935 годах, смелых по тем временам, хотя и вряд ли способных подтолкнуть его к “внутренней эмиграции”, как он утверждал впоследствии. “Простая жизнь” Вихерта разошлась в четверти миллиона экземпляров и вызвала восторг у молодых людей, подобных Райхардту, нашему Парцифалю, а также у Ганса Франка, генерал-губернатора оккупированной Польши, организовавшего массовое убийство евреев. Настоящий перелом случился в 1938 году, когда Вихерт вступился за Мартина Нимёллера, командира субмарины, ставшего пастором, которого отправили сперва в Заксенхаузен, а потом в Дахау, где содержали как личного заключенного Гитлера. Для Вихерта арест Нимёллера был бесчестием и бесправием: к офицеру-орденоносцу отнеслись как к обычному преступнику. Вихерт объявил, что больше не будет платить взносы в нацистский фонд “Зимняя помощь”, и вместо этого послал деньги семье Нимёллера. Тогда писателя, которому в то время был пятьдесят один год, незамедлительно отправили в концлагерь Бухенвальд, где его сперва заставляли таскать тяжелые камни, а затем – штопать носки. Это продолжалось два месяца, после чего Вихерта освободили, но оставили под наблюдением гестапо. В 1939 году он написал беллетризованные воспоминания о заключении в Бухенвальде (“Лес мертвых”) и зарыл их в своем саду. Это будет одна из первых книг о лагерях, опубликованных после войны. Сюзанна Фогель цитировала ее в письме кузине, говоря о “леденящем холоде”, окутавшем души в годы нацизма51.

Когда Вихерт вышел на сцену в ноябре 1945 года, он был окружен аурой чистой “внутренней Германии”. Для многих современников он был совестью страны, которую не сломили нацисты. В то же время Вихерт был одним из немногих немцев, которые молились о победе союзников начиная с 1939 года. Работу над своей речью он начал в тот момент, когда Германия капитулировала. Его “послание к живым” сочетало признание соучастия нации и предчувствие любви и искупления. “Надо признать, – говорил Вихерт, – что мы виновны и что сотни лет может быть недостаточно, чтобы смыть вину с наших рук”. “Мы будем голодать, потому что они умерли от голода”. “Око за око, зуб за зуб, кровь за кровь” – таков был суровый закон, применимый к ним. Вихерт считал, что героев очень мало и это не солдаты, вернувшиеся домой, а жертвы за колючей проволокой. Кроме них, запятнаны были практически все. Где были поэты и мыслители, спрашивал он. Они проституировали дух, сотрудничая с нацистами. Учителя, врачи, юристы и священники – все они обратились к “новому кресту”, на котором было начертано “Смерть евреям”. Это не означало, что сам Вихерт был чужд антисемитизма. Еврейский народ, писал он в “Лесе мертвых”, был “виновнее, чем другие народы”, но “в лагерях его вина растворилась в ничто перед виной тех, кто восхвалял себя как новый народ”52. Немецкие генералы тоже прогнили до самой сердцевины. “Volk знал, что это преступная война”. “Мы также знали… что делалось в лагерях. Мы сотрясались от ужаса, но смотрели вперед”. Он предупреждал, что для народа отрицать свою вину значит удвоить ее. “Никогда прежде народ не был так одинок на земле – настолько, что даже звери бегут от него, как бегут они от убийцы”53.

Нацистских убийц, говорил Вихерт, нужно лишить всякого милосердия, как они сами лишили милосердия своих жертв. Всем же остальным можно даровать прощение, если они обещали больше не грешить. Национальное возрождение требовало очищения сердца. “Верьте не старой лжи о том, что стыд смывается кровью, – говорил он своим слушателям, – но юной истине, что его могут смыть только честь и покаяние”. Месть нужно заменить любовью: “если на их руках нет крови, не отталкивайте их”54.

Речь Вихерта отражает представление о силе зла, хорошо понятное его слушателям, но такое чуждое нашему восприятию нацистской Германии. Начиная с 1960-х годов развитие нацистского режима подверглось историзации в ходе масштабных споров о роли намерений в противовес институциям, о власти фюрера и его харизматическом лидерстве, о причастности старых элит и буржуазии и о том, относился ли национал-социализм к фашизму или тоталитаризму55. Эти подходы, хотя и приводившие к различным выводам, способствовали ясному историческому пониманию периода