Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн

1945 года глава церкви Шлезвиг-Гольштейна епископ Вильгельм Хальфманн, в том, что имело смысл еще весной, больше смысла не было. “Враги затолкали слова раскаяния обратно в наше горло. Каждый немец, говорящий сейчас о вине, должен помнить, что наш Volk убивают”71. Было трудно отвоевать обратно души страдающих немцев, но для некоторых из них Штутгарт оказался доказательством правоты Гитлера: церкви нельзя доверять. Хальфманн настаивал, что сейчас нужна солидарность нужды, а не вины.

Многие протестанты пребывали в растерянности: каким образом их церковь может быть виновной, если она сопротивлялась нацистам? Почему церковь не сосредоточилась на настоящих кукловодах – политиках, капиталистах и милитаристах? “Штутгартское исповедание” говорило о вине немцев, но молчало о ее природе и конкретных действиях, которые она предполагала со стороны каждого. Церковное руководство Саксонии хотело знать, что это означает на практике. “Должны ли были мы как чиновники, пасторы, судьи и военные отказаться присягать Гитлеру?.. Должны ли были мы отказаться от военной службы? Должен ли был христианин последовать за мучениками 20 июля 1944 года и совершить измену?”72

Ханс Асмуссен, глава церковной канцелярии Союза немецких протестантских церквей и человек, последовательно сопротивлявшийся попыткам нацистов подчинить себе церковь, попытался всех успокоить. В комментарии от декабря 1945 года он расширил границы того, как надо понимать “Штутгартское исповедание”. Он предостерегал против тех, кто указывал на вину других. “Непризнанная вина запечатывает наши уста и затыкает уши победителей”. “Штутгартское исповедание вины”, как он писал, поняли неправильно. Оно было обращено к Богу, а не к другим народам или правительствам союзников. По его словам, убийцами были немногие из немцев, но все немцы разделяют ответственность, так как Гитлер, Геринг и эсэсовцы были “одной крови с нами”. Церковь не будет защищать нацистских лидеров и членов партии, но и не отвергнет их. “Мы стыдимся их дел, но не стыдимся называть их братьями”. Из чего же тогда состояла причастность немцев? Это не были специфические преступления, которые они совершили в годы нацизма. Скорее их виной было отступничество. Они согрешили против первой заповеди – “Да не будет у тебя других богов пред лицем Моим”. Корнем зла была секуляризация, породившая ложных богов в виде идеологий. Национал-социализм был лишь одной из многих. Современная история, как писал Асмуссен, была “апокалиптической историей”. Бог использовал историю, чтобы наказать человека. Он не забудет ни убитых евреев, ни убитых немецких беженцев. Какие же практические выводы из этого следуют? Людям нужно быть активными в благотворительности и общественной жизни. Однако, предупреждал Асмуссен, само по себе это “немногого стоило” и ничего не давало. Прежде всего немцам необходимо заново открыть для себя Бога. “Кто не научится служить Богу, не сможет ни угодить Богу, служа своему ближнему, ни помочь ближнему”. Первым шагом покаяния должно быть служение Христу в этом мире73.

Мартин Нимёллер колесил по стране, распространяя совсем другое послание. 22 января 1946 года он выступал в баварском Эрлангене, в церкви, наполненной молодыми людьми. Он признал, что солдатам, служившим с самыми лучшими намерениями, трудно принять тот факт, что их преступно использовали в преступной войне. Он согласился, что и другие народы не безгрешны. И все же немцам нужно признать, что болезнь, переросшая в преступление, вспыхнула именно среди их народа, а не где-либо еще. Единственный путь к новой жизни – признать свою вину перед жертвами. Он привел в пример свою встречу с евреем, вся семья которого погибла: “Дорогой брат, человек и еврей! Прежде чем ты что-нибудь скажешь, я скажу тебе: я признаю свою вину и молю тебя, чтобы ты простил эту вину мне и моему народу”. Немцы должны исповедать свою вину перед Богом. “На нашем национальном счету вины (Schuldkonto)… 5 или 6 миллионов убитых евреев”. Сам Нимёллер также несет ответственность, так как не протестовал против нацистского насилия в середине 1930-х, когда еще мог это сделать. Он выговаривал своим слушателям за молчание о тех невероятных страданиях, которые немцы принесли людям на востоке, “о том, что происходило в Польше, о депопуляции России”. На этом месте слушатели стали шаркать ногами и выкрикивать: “А как же вина всех остальных?” Когда же Нимёллер попытался продолжить и стал цитировать “Штутгартское исповедание”, аудитория возмутилась настолько, что местному священнику пришлось призывать слушателей к порядку и напоминать, что они находятся в церкви74.

Даже Нимёллер не рискнул пойти дальше. Признание вины не превратилось в эмпатию по отношению к жертвам. В своих речах он уделял гораздо большее внимание страданиям немцев, чем евреев. Упомянутый выше “человек” и “брат” оказался крещеным протестантом еврейского происхождения из его старого прихода в Далеме. Остальные евреи представали только как безымянная цифра. Нимёллер не верил в коллективную ответственность – он говорил, что для этого понадобилась бы коллективная совесть. Но у немцев было “коллективное обязательство” относительно последствий нацистских преступлений. Основной целью таких публичных увещеваний было снова поставить протестантскую церковь на ноги. Для того, чтобы обновиться, церковь должна была принять это бремя. Она не могла просто велеть нацистам самим нести свою вину. Национальная гордость и идеологические предрассудки уже в 1945 году очень осложняли такие заявления. Через год пространство сжалось еще сильнее под прессом денацификации. Публичное признание вины теперь могло лишить человека средств к существованию. Антисемит Нимёллер стал одним из самых активных критиков денацификации и призывал ее бойкотировать. Денацификацией и Вашингтоном управляют евреи, говорил он75.

В руках протестантской церкви понятие вины сузилось, превратившись из предмета общественного внимания в предмет исключительно духовный, касающийся только отношений человека и Бога. Богослов Хельмут Тилике, выступавший перед офицерами и студентами, выразительно сформулировал это так: “…там, где к вопросу о вине отнеслись по-настоящему серьезно, публичная дискуссия прекратилась”. Вина требовала веры, а не действия в этом мире. Несколько региональных церквей, в частности в Гессене-Нассау, где Нимёллер был президентом, заявили, что знали о “преследовании и депортации евреев”. Провинциальный синод в Ольденбурге напомнил конгрегациям, что они были больше чем наблюдателями: они принимали активное участие, когда их соседей-евреев и политических противников лишали “собственности и куска хлеба”76. Но в целом дебаты о вине обошлись без жертв. При нацистах евреев все сильнее выталкивали за пределы сферы сочувствия “арийцев”. Окончание войны не могло мгновенно это отменить. В декабре 1945 года Генрих Хельд, один из тех, кто подписал “Штутгартское исповедание вины”, категорически заявил, что “евреи в Германии не испытывают нужды ни в чем”77. Это поразительное утверждение исходило от богослова, который укрывал десятки евреев, помогая им спастись. Духовная интерпретация вины приковывала взгляд немцев к Богу,