Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн

после того, как союзники возвратили власть немецкому правительству в 1949 году. В первые послевоенные годы они были второстепенным вопросом. Доктор Гуго Манц подытожил реакцию общества на нюрнбергские приговоры в одном из писем своему пропавшему сыну-летчику. Она находилась в диапазоне от организованных коммунистами протестных забастовок против оправданий до “полного равнодушия”102. Некоторые считали “бесчестьем” отдавать офицеров и политиков на милость победителей и “безвкусным” то, что пепел казненных был развеян по ветру. И все же, замечал отец, никто не защищал нацистов, кроме кучки твердолобых упрямцев. Жалобы на “справедливость победителя” были шумными, но не стоит переоценивать их значение. Опросы, проведенные американцами, показывали, что больше трех четвертей немцев считали трибуналы справедливыми103. Принять суровые приговоры, вынесенные нацистским лидерам, было легко. Нюрнберг лишь подтвердил удобную версию о предательстве и обмане со стороны “банды преступников”. Здесь были те, кто “заткнул рот” невинному немецкому народу и сбил с пути славных немецких солдат. Но оставался тревожащий вопрос о том, кто, помимо нацистского руководства, должен нести ответственность за преступления. Между Германом Герингом и Гансом Мертенсом были миллионы немцев. Где проводить разделительную линию?

Суды над немцами имели важные последствия для споров о вине. В зале суда вину спускали с метафизических небес на землю и делали конкретной и индивидуальной. Уже конкретных людей осуждали или оправдывали, конкретные же люди могли потерять свободу, работу и репутацию. Правосудие всегда занимается личностями – будь то преступники или их жертвы. Но то, как правосудие отправляется, также отражает ценности и приоритеты общества; в свете же невероятных преступлений нацистской Германии правосудие оказывалось беспрецедентной задачей. Правосудие представляет собой тонкий баланс между соперничающими задачами: возмездием (заставить преступника расплачиваться), искуплением (возместить жертве ущерб), исправлением (перевоспитать преступника), устрашением (защитить общество в целом) и доказательством (применить закон так, чтобы его уважали). Между 1945-м и концом 1950-х равновесие этих принципов колебалось как в западной, так и в восточной половинах Германии, отражая не только отношение двух стран к своему прошлому, но и то, какими они хотели видеть себя в настоящем.

Между 1945 и 1949 годами правосудие осуществлялось по-разному. За главным Нюрнбергским процессом последовали еще двенадцать, направленных против промышленников, лагерных врачей, судей, крупных чиновников и чинов полиции. Вдобавок у каждого из союзников в его зоне была собственная система криминальной юстиции и военных трибуналов. Также союзники провели серию амнистий.

Но правосудие не находилось полностью в их руках. Немецкие прокуроры и судьи вернулись в залы судов уже в первый послевоенный год. В конце 1945 года в британской зоне ввели так называемую piggy-back клаузулу, позволяющую на каждого невиновного юриста возвращать в профессию одного члена нацистской партии. Основанием правосудия был Закон № 10 Контрольного совета союзников (Kontrollratsgesetz Nr. 10). Он применял нюрнбергский принцип высшего закона как к мелким, так и к крупным нацистским преступникам. В 1947 году Верховный суд в Берлине (Kammergericht) подтвердил его обоснование. Идея о том, что “нет преступления без закона”, подразумевала защиту граждан от произвола государства, пытающегося задним числом навязать ответственность за то, что не было противоправным поступком в момент его совершения. Но сейчас суды имели дело с людьми, которые совершали преступления, пользуясь поддержкой и защитой преступного режима. Верховный суд объяснил, что директива союзников не была чужеродным импортом, но, напротив, восстанавливала незыблемость правосудия, попранную нацистами. Она создавала основание для судов в британской, французской и советской зонах. Американцы, тем не менее, обошлись без нее, беспокоясь отчасти, что она усложнит уже идущие процессы. Директива союзников оставалась законом до 1951 года.

От денацификации к амнистии

Сейчас денацификацию помнят скорее как неудачу, и мы увидим дальше, что неудач было достаточно. И все же картина будет искаженной, если мы будем судить о явлении только по его конечному результату. Нам нужно рассмотреть процесс как таковой. Для немцев, захваченных этим процессом, будущее представлялось крайне неопределенным – они не знали, что грядут амнистии.

В первой своей фазе союзническая оккупация была почти что революцией. Поражение означало не только арест оставшихся в живых нацистских функционеров. За ними последовали мэры, казначеи, судьи и полицейские – все представители местных элит, служившие нацистскому государству. В июле 1945 года Соединенные Штаты постановили (отчасти следуя ожиданиям собственных граждан), что все, вступившие в нацистскую партию до 1937 года, должны быть уволены с административных должностей. В сентябре Закон № 8 запретил членам партии заниматься частным бизнесом, вызвав подозрения, что американцы все же могут последовать плану Моргентау 1944 года, предполагавшему уничтожить военный потенциал Германии путем деиндустриализации страны и превращения ее в гигантскую ферму. Все эти меры не задели большую часть немцев, но для элиты они были ощутимы. Так, в районе Марбурга были уволены почти все мэры и около половины чиновников104. Во многих общинах конец нацистов привел к более значительным переменам в социальной иерархии, чем их приход к власти. Жена пастора из Целле в Центральной Германии полагала, что новый “режим террора”, проводившийся социал-демократами, которые захватили многие из освободившихся постов, хуже нацистского105.

Весной 1946 года денацификацию начали передавать в руки немецких трибуналов (Spruchkammern), за которыми присматривал орлиный глаз союзников. Первые приговоры как в американском, так и в советском секторах были суровыми. Задачей трибуналов было распределить людей по пяти категориям, основываясь на их роли в нацистских организациях: “главные преступники” (I, военные преступники), “преступники” (II, активисты, милитаристы, выгодоприобретатели), “второстепенные преступники” (III), “попутчики” (IV) и “невиновные” (V). Например, в Байройте бизнесмен Ганс А. занимал руководящую должность в СА. В августе 1946 года местный трибунал отнес его к категории I и приговорил к пяти годам заключения в трудовом лагере. 80 % его имущества было конфисковано106. Через год под суд попал заместитель мэра Ансбаха Альберт Бём. Он был “старым бойцом”, вступившим в нацистскую партию в 1926 году. Бём был фанатиком, коррупционером и отправил некоторых местных жителей в Дахау. Его также определили в лагерь на тяжелые работы (2,5 года). Вся его собственность была конфискована107.

Однако в течение 1947 года страсть к денацификации стала иссякать. Изменение настроений фиксирует анекдот того времени. Человек приходит в полицию и просит зарегистрировать его как нациста. Удивленный полицейский говорит, что ему нужно было прийти для регистрации полтора года назад. Человек отвечает: “Но полтора года назад я не был нацистом!”108

Не вела ли денацификация к ренацификации? Изменение отношения к трибуналам шло по нескольким направлениям – от населения, от союзников и от немецких политических партий. Но процедура имела один существенный изъян: она полагалась на самодонос и самообвинение. Для получения “чистого” сертификата, позволявшего