Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн

смотреть на это. Подобное происходило по всей Германии. Страна была покрыта лагерями, и множество гражданских жили в непосредственной близости от них. Женский концлагерь Равенсбрюк был освобожден 30 апреля. Коммунистка Эрика Бухманн, находившаяся в нем с 1940 года, пошла вместе с советскими военными в близлежащий город Фюрстенберг, взяла с собой двадцать человек из местных жителей и привела их в лагерь, чтобы показать крематорий. Советские солдаты под дулом пистолета заставили местных отнести мертвые тела из лагеря на кладбище, спуститься в могилы, чтобы похоронить их, и, наконец, украсить могилы цветами. От себя солдаты добавили красную звезду21. Зандбостель был одним из лагерей-спутников концлагеря Нойенгамме близ Гамбурга. 1 мая 1945 года ученикам старших классов велели прийти в лагерь следующим утром. Пятнадцатилетняя школьница записала в дневнике: “Я ужасно боюсь завтрашнего дня”22. Она слышала о полуживых заключенных. Ей и другим местным приказали вымыть освобожденных узников.

Повсюду местных отводили к ближайшим местам расстрелов и принуждали перезахоранивать подневольных рабочих, которых убивали там в конце войны. В Варштайне около 10 тысяч жителей – всех, способных ходить, включая детей и стариков, – заставили идти через лес, выстроив по четыре в ряд, в сопровождении военной полиции. Им велели посмотреть на раздувшиеся тела тех, кто был убит выстрелом в затылок, перед тем как похоронить их подобающим образом, в отдельных гробах. Документальная съемка показывает мрачные лица этой бесконечной процессии, матерей, пытающихся прикрыть глаза своим детям и уберечь их носы от ужасного запаха. Воспоминания о чудовищном зрелище остались со многими на всю жизнь. Женщина, которой тогда было тринадцать, полвека спустя вспоминала: “…головы, синие. Красные и без кожи. Глаза не на месте. Отсутствие глаз. Лица без глаз. Меня затошнило… Женщина позади меня упала в обморок. Дети кричали, мужчины плакали. Мой вялый букетик полевых цветов упал на маленький распухший труп. Мне было страшно от того, что вокруг так много солдат и иностранцев без формы, наблюдавших за нами и следивших, чтобы каждый из нас посмотрел на своих мертвых соотечественников”23.

В целом непосредственная реакция населения на новости о зверствах была разной. Для некоторых прежнее чувство национальной принадлежности обернулось национальной жалостью к себе. Рената Бок из Гамбурга, которую мы уже встречали во время операции “Гоморра”, раздраженно записывала 20 мая 1945 года: “Нас постоянно тычут носом в наши предполагаемые грехи”. “Предполагаемые” потому, что как она может отвечать за то, о чем даже не знала? Она отделывалась от вины немцев, указывая на вину других. “Мы теперь подчиняемся «особым законам», и нас наказывают за то, что другие страны могут безнаказанно делать с нами”. Днем раньше по улицам проехали фургоны союзников с транспарантом “Немецкие женщины, немецкие свиньи”, отсылающим, вероятно, к брутальным эсэсовкам в Бельзене. “Нас все время заставляют слушать о том, как страдали другие, – добавляла она четыре дня спустя, – но никому нельзя говорить о наших ужасных страданиях”24. Стивен Спендер, английский поэт, влюбившийся в Германию (и молодых немцев) в 1929 году, получил такой же ответ в июле 1945 года от женщины в маленьком вестфальском городке, которую он пытался впечатлить масштабом зверств немцев в оккупированных странах. “Я прекрасно представляю, что дела там плохи, – сказала она, – но нашей бедной Германии все время достается сильнее всех”25.

Тем не менее не все пытались спрятаться за упрямым отрицанием. Через пять дней после окончания войны епископ Гольштейна призвал немцев признать “вину нашего народа”. Зная правду, но не произнося ее вслух, они “запутались в вине”26. С точки зрения социалистов и коммунистов, отношение союзников к немцам было расплатой за то, что те причинили евреям и русским. Некоторые распространяли бремя вины и на немецких женщин. Через четыре недели после освобождения Эрика Бухманн обратилась к нескольким сотням женщин Фюрстенберга. “Все мы и каждая из нас, – сказала им она, – несем свою часть ответственности за эту войну”. Работницы военных заводов так же, как солдаты, были “коллективно ответственны за горе нашего народа”27. Будучи в лагерях военнопленных, многие из немецких солдат отрицали свою вину. Но были и социалисты, подобные Вальтеру Ш., которые видели марши смерти и чувствовали справедливость того, что “бич союзников сейчас занесен над головами немцев”. “Неправда, – писал он жене из лагеря для военнопленных, – что вина за эти преступления лежит лишь на нескольких политических авантюристах с манией величия”. Обычные немцы, как и многие их знакомые, могли не быть нацистами с самого начала, но “бацилла расовой исключительности” в них уже дремала28. Вальтер Ш. знал, что делали немцы с русскими подневольными рабочими, и отметал как дикие слухи рассказы о депортациях немецких заключенных в СССР; в последнем он ошибался. Матильда Вольфф-Мёнкеберг из семьи гамбургских патрициев считала, что все немцы находятся в одной лодке. 1 июня она писала своим детям: “…то, что нас каждый день упрекают в ужасах концлагерей, идет нам на пользу. Мы все должны нести ответственность за эти ужасные преступления, и никто не может закрывать от них свой разум”29.

Встречи лицом к лицу с ужасами концлагерей были вынужденными, но в целом немцы легко могли убедиться в жестокости нацистов, если хотели этого. Эриху Шмаленбергу, жившему на окраине Дортмунда, на момент окончания войны было четырнадцать. Ему повезло. Он не только пережил бомбардировку Рура. Он еще по собственной инициативе поступил в конфирмационный класс местной протестантской церкви и по возрасту мог избежать вступления в гитлерюгенд. Это позволило ему разыграть на руинах роль добровольного репортера. Эрих был одним из тех немцев, которые приветствовали прибытие американских войск. “День свободы настал!” – записал он в дневнике 13 апреля 1945 года. Через пять дней он поведал о мрачных открытиях, сделанных в Бельзене, Бухенвальде и Нордхаузене: “…женщин, детей и невинных мужчин зверски пытали наци, гестапо и СС… каждый день умирало по 200 узников”. На другой день в Ромбергспарке, всего лишь в 2 километрах от его дома, нашли братскую могилу с 132 трупами, в том числе женскими и детскими. Отец Эриха добровольно отправился туда, чтобы удостовериться в том, что “гестаповцы убивали невинных людей”. Гитлер был все еще жив. 20 апреля (в день рождения фюрера) Эрих записывал: “Сегодня у меня была возможность самому увидеть зверства”. Он пошел посмотреть, как местных нацистов заставляли перезахоранивать своих жертв: “…трупы были избиты до синевы, а у некоторых женщин недоставало половины пальцев”. 21 апреля Эрих прочел в газете, что “в концлагере Бельзен с людей сдирали кожу и делали из нее абажуры и книжные переплеты”. 22 апреля он слушал радиопередачу из Лондона и из