Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн

даже некоторым нацистам”. Ее кузине следовало понять: такая боль потрясает человека до глубины души и навсегда лишает “невинности”. Вся денацификация напомнила ей старую сказку, в которой старухи чудом превращались в девственниц. “Но жизнь не такова… В жизни всегда есть зло, так же как есть и добро”. В конце войны у Германии было одно “качество”, считала Фогель: “страна «нацистов» была также страной страдальцев”. Христианские страны должны лучше понимать муки немцев. Союзники упустили возможность залечить их раны и изменить их. Напротив, в своем “гневе” и “желании уничтожить совершенно бесчеловечный – на их взгляд – народ” они немцев наказывали1.

Здесь возникает искушение не принимать это письмо в расчет и видеть в нем лишнее свидетельство жалости немцев к себе, с которой на руинах рейха столкнулись союзники – однако Сюзанна Фогель была еврейкой. Она была дочерью Эрнста Найссера, врача, который в 1942 году в Берлине предпочел покончить с собой, чтобы не погибнуть от рук нацистов. Как и большая часть немецких евреев, Найссеры и Паули (ее родственники по материнской линии) много поколений назад ассимилировались и приняли протестантство. Ее тетя со стороны матери и кузины погибли в концлагере. Лизелотта, кузина с отцовской стороны, которой и были адресованы письма, сумела уехать в Америку еще до войны. Выжить Сюзанне Фогель помог брак с “арийцем”, который не поддался на давление племянника-нациста и не развелся с ней. В Первую мировую войну муж потерял большой палец на левой руке, что спасло ему жизнь во Вторую мировую. В начале войны им удалось отправить свою дочь в интернат в Моравии. К концу Сюзанна дважды чудом спасалась от смерти, оба раза с помощью соседей-немцев; в первый раз мэр их городка в Силезии у чешской границы предупредил ее о том, что их ищет гестапо; во второй – соседи, убегая от наступающей Красной армии, тайно взяли ее с собой; у нее хватило времени лишь для того, чтобы захватить с собой ноты Баха и Брамса, которых так любил отец, что-то из Гёте и Библию, которую она подарила дочери на конфирмацию; картину же Кандинского пришлось оставить. Когда Красная армия поняла флаг над берлинским Рейхстагом 2 мая 1945 года, Сюзанна Фогель была в Потсдаме, на окраине столицы.

К 1947 году, когда она писала письмо американской кузине, она уже успела пережить два года советской оккупации, прежде чем уехать в Кассель, в американскую зону. В отличие от многих немецких женщин, Фогель и ее дочери удалось!•••••••••••!. Есть некая ирония в том, что русские заставили ее повесить желтую звезду на свою дверь, чтобы обозначить себя как жертву нацистов и уберечь семью от нападений. Короче говоря, о боли и страданиях Сюзанна Фогель писала со знанием дела. В шести длинных письмах к Лизелотте она описывала то, что случилось за время войны с ней самой и с ее семьей. В процессе она высказывала свои личные нравственные суждения о катастрофе Германии, о добре и зле, о природе вины и о том, что с этим делать.

Немцы совершили множество преступлений, но вина, с точки зрения Сюзанны Фогель, не была ни чисто немецкой проблемой, ни частным историческим явлением. Вина была универсальным понятием, подразумевавшим не только то, что люди делали друг с другом в этом мире, но и в равной степени взаимоотношения человека с Богом.

Когда в 1947 году она рассказала чиновникам в американском секторе!•••••••••••••! она получила ответ: “А чего вы ожидали?” “Я сама, – писала она кузине, – не согласилась бы с такими рассуждениями. Конечно, эсэсовец, насилующий еврейских девушек, прежде чем убить их, кажется мне более отвратительным,!•••••••••••••••••••!. Но результат одинаковый,!•••••••••••••••••••!”! Еврейское происхождение Фогель не защищало ее от страха немецкого среднего класса, что европейской цивилизации угрожают с востока. Ее волновали последствия, а не причины и мотивы. “Как женщина я имею дело исключительно с результатами, а не с оценками их причин или оправданиями”. Добродетель, к которой Сюзанна взывала, была милосердием. Она напомнила кузине изречение знаменитого римского философа-стоика Сенеки: милосердие смотрит на тяготы, а не на их причину2.

Но и коллективной вины Сюзанна не допускала. “Нельзя обобщать!” – писала она кузине, рассказывая о молодой женщине, которая пришла к ней за помощью в советской зоне.!••••••••••••••••! Мать женщины испытывала нужду и голодала, а молодой солдат выглядел достаточно приятным. Сюзанна Фогель убедила женщину принять предложение. В конце концов, она и сама доверила свою дочь русскому солдату, чтобы он охранял ее по дороге в школу. Его жену и троих детей убили немецкие солдаты. Но он заверил ее: “Я больше не хочу зла”. Все, о чем он просил Сюзанну, – играть на пианино русские народные песни, пока он сидит в углу и плачет. Когда полиция пришла за нацистами, Фогель отказалась заявить на соседей, состоявших в партии. “На кого мне доносить как на нациста?” – спрашивала она кузину. На одинокую старуху с первого этажа с ее фанатичной верой в “нашего любимого фюрера”, отравившую им жизнь, но только что потерявшую дочь от гриппа? Или на квартиранта, бывшего старым нацистом, но при этом еще и убежденным христианином и прятавшего евреев? Или на молодую швею-нацистку, гулявшую с эсэсовцем – в конце войны та могла бы настучать на Фогель и ее семью, но не сделала этого. Нет, она не хочет пользоваться подобными нацистскими методами. Они только питают подозрительность и презрение к жизни отдельно взятого человека. Нужно обращать внимание на то, что человек на самом деле совершил. Предоставим Богу “читать в человеческом сердце”3.

Сюзанна Фогель не пыталась уравнять немецкие зверства с другими преступлениями или отменить их таким сравнением. Ее моральная шкала больше напоминала пирамиду вины. Было, “конечно же, ужасно”, писала она, оказаться беспомощной жертвой “холодной” атаки вражеских самолетов. Но “в тысячу раз страшнее”!•••••••••••••! когда “хладнокровно во имя идеологии одни люди хватали других людей, чтобы мучить и истреблять их”, как делали нацисты: “это худшее, что может случиться на нашей земле”. Ибо смерть жертвы влекла за собой “внутреннюю смерть” преступника4.

Вина проявляла себя в конкретный исторический момент, но для Фогель ее источник был вневременным. Каждый нес какую-то вину, поскольку все рождены грешными. Вина пылает “в индивиде, в нации, во всем мире и падает вниз, словно атомная бомба”. Вина, писала она, “живет в жертве точно так же, как и в палаче”5.

Нравственность, таким образом, оказывалась делом духа, а не рассудка. Кузина могла бы спросить, как ее отец, будучи доктором, сам оборвал свою жизнь. “Тебе не нужно понимать