Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн

отбросил себя, потому что потерял веру в дух и душу”. Он отдался на милость “праздному движению души” и почувствовал, что его “последние ценности распадаются: все доброе, благородное, прекрасное умирало”. Та броня, которую он надел на себя, чтобы защититься от ужаса, в конечном счете стала, признавался он, “душить тонкие движения внутри меня, уничтожая семена надежды, веры и любви к людям, превращая мое сердце в камень. Я приближался к концу и смеялся над собой”. В январе 1944 года Вилли Петер писал, что больше не испытывает страха, только “тупое, покорное отчаяние” и чувство, что все было напрасно. Чем бессмысленнее становилась война в политическом отношении, “тем легче было мне играть в ней свою роль, поскольку так я не вступаю в конфликт с совестью”. Он спрятался за своей “маской” и продолжал воевать, но не за “Volk и фюрера”, а за то время, которое наступит потом, готовый пожертвовать собой ради “будущей, духовно свободной Германии”. Резе погиб под Витебском в Беларуси в конце июня 1944 года159.

Молодыми солдатами чаще всего двигала вера в фюрера, но для прочих причиной, заставлявшей их продолжать сражаться, была вера в Бога. Если существовал солдат, у которого были основания швырнуть оружие на землю, это был Хельмут Гизен. В 1941 году он попал в тюрьму за принадлежность к регулярно собиравшейся группе молодых католиков. После двух лет тяжкого труда в каменоломне его отправили на Балканы в составе Strafbatallion 999, штрафной части, которую посылали на особо опасные задания. Вместо того, чтобы ворчать или противиться, он вытерпел, точнее – принял свой жребий. Приведение к присяге было “прекрасным, серьезным часом”. Он вспоминал своего умершего брата и павших друзей. “Они возложили на нас серьезное обязательство… Я буду стараться изо всех сил, чтобы исполнить его”. В августе 1944 года он стоял на часах и одновременно размышлял о сущности войны. Небо затянуло тучами, воздух был тяжелым. Вдруг сверкнула молния, и хлынул освежающий дождь. “Так же и с войнами, – записал он в дневнике. – Если напряжение между народами становится слишком сильным, оно рано или поздно находит себе выход. Буря рассеивает тьму, и все опять стихает. Они – явления Бога”.

Но почему Бог заставляет страдать его, Гизена, не совершившего ничего дурного? Так Гизен в своих размышлениях вышел на проблему зла. Он задается тем же вопросом, что и ветхозаветный Иов, верный раб Господень. В Библии Сатана поспорил с Богом, как долго Иов будет сохранять веру, если его счастье обернется бедствием. Бог принял пари и убил детей и овец Иова. Зачем сохранять веру в Бога, если Он допускает, чтобы хорошим людям было плохо? Гизен, подобно Иову, нашел ответ в искупительном предназначении кажущихся несправедливыми проявлений Божьей воли. Страдание, как был убежден Гизен, было не бессмыслицей, но знаком Божьей милости. Оно освобождало дух. “Через страдание человек достигает внутренней реализации”. Но зачем тогда, спрашивал себя Гизен, Бог идет обходными путями? Зачем давать людям свободу воли, если она приносит столько боли? Это все потому, писал он, что Бог хочет, чтобы человек участвовал в Его творении, но понимает, что людям сложно предаться Его воле. Страдание – цена, которую люди платят за милость Божью. Гизен принимал ее, продолжая сражаться160. В библейской истории Бог все-таки является Иову, который склоняется перед Его волей. О Гизене мы знаем, что его страдания закончились в сочельник 1944 года, когда он был убит при отступлении немцев из Хорватии.

У людей в тылу перепады психологического состояния между надеждой и отчаянием были еще сильнее. Еве Шведхельм в 1943 году исполнилось восемнадцать. Для нее, как и для многих молодых немок, война означала новый мир, полный ответственности. Ева начала работать медсестрой в военном госпитале на окраине Кёльна. Никогда еще жизнь не была более драматичной. 28 декабря 1943 года Ева успела посмотреть новый фильм, прежде чем узнала, что ее кузен Георг погиб “смертью героя” вместе со своей подводной лодкой. Три дня спустя она сидела в своем подвале во время авианалета, испытывая “смертельный ужас”. На этом этапе она еще надеялась на скорое возмездие. И способов отвлечься тоже было много. Она сходила в оперу на “Волшебную флейту”, в кино на “Тонелли” (на редкость нелепая мелодрама, в которой смешались цирковая драма, ревность и убийство) и послушала по радио “Тоску” Пуччини. В апреле 1944 года в соседний дом попала бомба, убив хозяев. В последнее воскресенье апреля Ева сидела в своей “промерзающей квартире”: “Выйдя из дома, видишь только развалины и чувствуешь запах огня… Если не верить, что война скоро закончится, то я бы предпочла быть там, где сейчас Георг”. Но тут же ей удается собраться и начать думать о предстоящем дне. “Чудесное утро”, – записала она в конце июня 1944 года; светило солнце, и они с медсестрой Герти сошлись во мнении о нравственной важности своей работы: они не только перевязывали раненых или давали им таблетки, но и сообщали им “духовные ценности”. Тремя неделями позже Ева снова была в отчаянии. “Сколько нам еще осталось жить и как мы умрем? – вопрошала она. – Порой я чувствую себя раздавленной горем, ведь для нас, молодых, хорошие времена навсегда закончились… Впереди безрадостное время! Жить дальше уже не стоит”. Затем, после очередного налета, ей удавалось прийти в чувство: “…жизнь так или иначе продолжается, она не может не продолжаться, но вот ради чего?” Идея, что они страдают ради будущих поколений, ее больше не вдохновляла: “они не смогут нас отблагодарить, так как не смогут понять наше положение”.

Будущее сузилось до завтрашнего дня. Ева жила от момента к моменту. Дни в госпитале были захватывающими, как и привлекательный доктор Гейгер, работавший там. К октябрю 1944 года она разуверилась в чудо-оружии. Теперь американцы начали наступление на Аахен, всего лишь в 70 километрах от Кёльна. 17 октября она спрашивала: “…когда же наконец придут освобождение и безболезненная смерть?” Через три дня доктор сказал Еве: “…наслаждайтесь войной, потому что конец будет ужасным!” – и это настроение было разлито в воздухе. “Я бы так хотела поверить во что-то другое – и все же надежда умирает последней”. На следующий день, после девятнадцати дней городских боев, Аахен (первый из западногерманских городов) пал. 1 ноября Ева Шведхельм вместе с матерью и бабушкой бежала из Кёльна в маленькую деревушку, но вернулась в госпиталь к концу месяца, помня о “прекраснейшем времени”, проведенном там. Кёльн был взят американцами 6 марта 1945 года161.

В октябре 1944 года Гиммлер приказал Volkssturm,