Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн

Равенсбрюке. Йохманн указывала, что Пфёрш поначалу помогала заключенным. Должность Kapo помимо привилегий подразумевала огромную ответственность. По оценке Йохманн, она было чрезмерной для Пфёрш и пришла слишком быстро. Ей не хватило психологической устойчивости, чтобы вынести то нравственное бремя, которое было возложено на нее. Ничто в ее жизни не готовило ее к роли Kapo.

Собственный опыт Йохманн в Равенсбрюке говорит о том, что даже в лагерном аду есть место для иной морали138. Йохманн была социалисткой (но не коммунисткой) и выработала двуличную стратегию, когда стала старшей в блоке 1: следуй приказам СС, но при этом действуй глупо и прикрывай жертв. Товарищи по несчастью вспоминали, как она приносила больным теплые чулки и защищала детей от избиений. Она подделывала документы и добывала сахар, хлеб и сосиски для советских женщин, оказавшихся в лагере. В 1943 году ее и еще тридцать два человека, воровавших еду у эсэсовцев, предал заключенный-немец. Йохманн посадили в “бункер” и первые три недели не кормили; она сидела в абсолютной темноте, однако могла слышать звуки порки, происходившей неподалеку. Часто говорят, что жизнь в лагере следует закону джунглей, когда “одного зверя натравливают на других”, по словам Примо Леви, выжившего в лагере Моновиц, бывшем частью Аушвицкого комплекса139. Тадеуш Боровский, покончивший с собой в 1951 году, писал, что “нравственность… и идеалы свободы, справедливости и человеческого достоинства слетели с человека, подобно истлевшему тряпью”140. Но среди всего ужаса были и примеры необыкновенной доброты. Поскольку еды и медикаментов, сочувствия и заботы было мало, их приходилось распределять маленькими порциями – и их не находилось для Muselmänner (“мусульман”), как заключенные называли больных и истощенных людей, отдавшихся на милость подступающей смерти. Но те, кто был сильнее, бывало, помогали друг другу. Сам Леви описывал случай, когда рабочий Лоренцо добился выдачи дополнительных мисок супа для себя и остальных141. Заключенные медработники помогали больным, даже рискуя собственной жизнью. Медсестры подменяли результаты тестов больным сифилисом, чтобы избавить их от отправки на смерть. Выжившие каждый день вели борьбу между вниманием к собственному здоровью и корке хлеба и бескорыстной заботой об окружающих, стараясь сохранить человеческое достоинство перед лицом нацистского варварства142. “Пусть в это и трудно поверить, – писала позднее Йохманн, – но даже в этом аду можно было не допустить многих злодеяний и многим помочь”143. Ее поддерживала вера в то, что нацистский режим неизбежно придет к своему концу.

Конец

Когда конец пришел, он оказался длительным, горьким и кровавым. В сентябре 1943 года капитулировала Италия, но Третий рейх продолжал сражаться. На западе в июне 1944 года союзники высадились в Нормандии. На востоке Красная армия уничтожила последний крупный военный актив, остававшийся у немцев, – группу армий “Центр” (Heeresgruppe Mitte). Союзники контролировали небо. В ходу была шутка: до конца войны Гитлер и Рузвельт заключили джентльменское соглашение – американский президент предоставлял бомбардировщики, а Гитлер – воздушное пространство144. 29 января 1945 года советские войска достигли Кёнигсберга (Калининград). Двумя неделями позже с землей сровняли Дрезден. 6 марта американцы взяли Кёльн. И все же Германия не рухнула и не восстала. Даже в это время сохранялись очаги сопротивления. Конец пришел только с безоговорочной капитуляцией 8 мая 1945 года.

Цена последней битвы была неимоверной как для немцев, так и для их жертв, и для союзников. Из 5,3 миллиона немецких солдат, убитых на войне, половина погибла за последние десять месяцев. Нацисты бросали в битву гитлерюгенд, женщин и стариков. Около 7 миллионов немцев бежали с востока на запад между январем и маем 1945 года. В начале 1945 года в концлагерях все еще содержалось 700 тысяч заключенных, из которых только половина дожила до освобождения.

Для немцев эти последние месяцы были эмоциональным котлом. Нацисты усиливали террор. Но пока ожесточившиеся нацисты сплачивались, остальное общество распадалось. Большая часть немцев могла мечтать об окончании войны, но у них не было ни сил, ни мужества бросить вызов своим правителям. Нацисты уничтожили возможность оппозиции. Однако и сами немцы стали более сосредоточенными на себе, поддавшись эгоистичной установке, ставшей к 1944 году вполне привычной. Она подавляла способность смотреть вокруг себя и сотрудничать с другими в сопротивлении режиму. Моральное отстранение от нацистского режима было частным делом. Забота и беспокойство отныне сосредоточивались на выживании своей семьи и друзей, но не получали публичного выхода.

Исключения были немногочисленными. 20 июля 1944 года группа офицеров под руководством графа Клауса фон Штауффенберга пыталась уничтожить Гитлера в Волчьем логове, его полевом штабе в Восточной Пруссии. Бомба в портфеле взорвалась, но фюрер выжил, так как его защитила толстая ножка стола для совещаний. Было арестовано 7 тысяч офицеров и чиновников, большинство из которых казнили. Их отважная попытка покушения станет важным элементом для выработки коллективной идентичности новой Федеративной Республики после 1949 года. Но в то время неудачное покушение показало скорее маргинальное положение Сопротивления. Убийцы были избранным кругом. Их лидеры происходили из аристократических семейств, к ним присоединились несколько старых профессоров, чиновников и богословов. Набросок декларации их временного правительства обещал восстановить нравственность в общественной и частной жизни и искоренить нацистскую коррупцию и спекуляцию. Хотя убийство евреев было осуждено как “бесчеловечное и беспощадное, глубоко постыдное”, многие участники Сопротивления разделяли мнение, что существует “еврейская проблема”, которая требует юридической дискриминации145. Их основным побуждением было остановить Гитлера, пока он не обескровил немецкую армию до смерти – предотвратить “разрушение материальной и основанной на крови субстанции” нации, как выразился Штауффенберг. Сильная армия позволила бы Германии заключить сделку с западными державами. Большинство заговорщиков были консерваторами. Они хотели восстановить законность, но не доверяли демократии, равенству и современности. В своей клятве Штауффенберг пообещал побороть общественную зависть и вернуть власть “естественным классам” общества146. Некоторые из его соратников мечтали о федеративной Европе. И все-таки в целом их представления были ориентированы на прошлое. Они, как подытожил историк Ульрих Герберт, были “не капиталистами, не коммунистами, а немцами”147. Мы можем добавить “и пруссаками”. Эрвин фон Вицлебен, граф Хельмут Джеймс фон Мольтке и другие члены внутреннего круга происходили из прусской провинции Силезия; Хеннинг фон Тресков, родом из прусского Бранденбурга, мог перечислить две дюжины прусских генералов среди своих предков; и даже католик Штауффенберг, выросший в южнонемецком замке, имел благородные немецко-балтийские корни с материнской стороны. Их воображаемое Volksgemeinschaft без штурмовиков было в конечном счете лишь увеличенной версией упорядоченных сообществ их прусских усадеб. Существовали и антинацистские группы с более современными идеями – социал-демократы и коммунисты, – но они были преимущественно эмигрантами, действующими с территории Скандинавии или