Вооружение Одиссея. Философское путешествие в мир эволюционной антропологии - Юрий Павлович Вяземский

Я предупреждал, что очень немногие из философов пускались в подобное путешествие, хотя почти все желали его совершить, но воздерживались, главным образом, по объективным причинам (прежде всего из-за недостаточной развитости соответствующих областей научного знания).

Я выразил надежду, что, странствуя по царству животных, нам удастся освоить некоторые исследовательские методики и, может статься, обнаружить общие закономерности жизни, которые затем нам весьма пригодятся, облегчат движение и усилят точность и зоркость взгляда, когда мы приступим наконец к исследованию человека и человечества.

Но к этому зоологическому катабасису тоже надо готовиться.

Так что придется нам посетить еще один остров и там решить, на кого мы будем опираться в исследовании животных. Это во-первых. А во-вторых, раз мы данную книгу обозвали «ормологическим введением в эволюционную антропологию», то, наверное, неплохо было бы определить свое отношение к эволюции вообще и к животной эволюции в частности, вернее, из различных пониманий эволюции надо выбрать то, которое обеспечит нам наибольшую философскую продуктивность, то есть научную безопасность, творческую свободу и религиозную совместимость с Тайной Жизни.

Глава четвертая

Волшебница Цирцея

I

§ 44

Помните, у Гомера?

Став на вершине утеса, я взором окинул окрестность.

Дым, от земли путеносной вдали восходящий, увидел

Я за широко-разросшимся лесом в жилище Цирцеи.

Долго рассудком и сердцем колеблясь, не знал я, идти ли

К месту тому мне, где дым от земли подымался багровый?1

Понимаю колебания Одиссея. Но в гомеровском мире лично я не знаю более привлекательного для нас адреса.

Цирцея (по-гречески Кирка) – «богиня богинь», волшебница, дочь Гелиоса и Персеиды, сестра колхидского царя Ээта и критской царицы Пасифаи, тетка Медеи.

Живет в «широко-разросшемся лесу» среди зверей: «около дома толпилися горные львы и лесные волки»2.

Красавица. Пожалуй, самая красивая из богинь Запада, то есть мира промежуточного между солнечной человеческой ойкуменой и областью мрачного безмолвия, между реальностью и нереальностью, жизнью и смертью, истиной и Тайной.

Певунья и умелица —

Там голосом звонко-приятным богиня

Пела, сидя за широкой, прекрасной, божественно-тонкой

Тканью, какая из рук лишь богини бессмертной выходит3.

В облике Цирцеи предстает передо мной этология.

Некоторые считают этологию особой наукой, но я, с вашего позволения, буду относиться к ней как к особой, наиболее молодой и вооруженной области зоологического исследования. Уж простите мне мой философский консерватизм, который противится распылению научного знания и метастазированию узких наук.

Простите мне также, что я вам, человеку просвещенному, собираюсь рассказывать об этологии. Видите ли, без этой самой этологии я скоро шагу не смогу ступить – в путешествии по животному миру она будет главным моим снаряжением и вооружением. И я просто обязан доложить вам, как я к этому этологическому доспеху отношусь, в чем доверяю ему, а в чем – не очень. Чем черт не шутит: вдруг ваше отношение к этологии отличается от моего и в дальнейшем между нами возникнет недопонимание, в трудном путешествии особенно досадное?

§ 45

Подобно Цирцее, этологи жили и живут буквально среди животных. Жан-Анри Фабр – один из первых, кто стал наблюдать за животными в их естественной среде обитания, – сорок лет прожил с пчелами в своем саду. Эйбл-Эйбесфельдт подкармливал мышей, появившихся у него в бараке, вел себя с ними так терпеливо и осторожно, что в конце концов мыши перестали обращать на него внимание, а ученый мог без помех наблюдать за их повседневной жизнью. Коллеги искали Нико Тинбергена не в Оксфордском университете, а в дюнах на берегу моря, где он жил среди чаек. Карл фон Фриш разве что спал дома, но завтракал, обедал и ужинал, читал, писал, назначал деловые и личные встречи в саду и городских парках, где жили его любимые пчелы. Американские и европейские журналы ежегодно публиковали красочные фотографии, на которых, представьте себе, Конрад Лоренц гуляет, ест, спит (иногда под дождем), плавает и даже «летает» в обществе серых гусей (вернее, учит своих детей летать, но слово дети мне не стоит брать в кавычки, так как Лоренц их в самом деле усыновлял и как родную мать они его воспринимали). Как не доверять таким людям, как не опереться на их исключительное знание животных?

Весьма рассчитываю я на помощь российских этологов, прежде всего Леонида Фирсова и Леонида Баскина. Их вклад в этологию вызывает тем большее уважение, что долгие годы ученым пришлось работать в идеологическом режиме «советской науки», когда само слово «этология» считалось едва ли не бранным.

Опираясь в первую очередь на «полевых» этологов, я не намерен пренебрегать результатами лабораторных экспериментов. Во-первых, невыгодно впадать в крайности. Во-вторых, в экспериментальных условиях часто удается вызывать, исследовать и инструментально регистрировать достоверные и «нормальные» поведенческие явления, которые в естественной среде наблюдать и тем более фиксировать не удается. (Яркий пример тому – блестящие опыты па крысах Павла Симонова.) В-третьих, насколько мне известно, никто из продуктивных этологов не гнушался лабораторными результатами, если они принципиально не противоречили полевым наблюдениям. Наконец, некоторые этологи продуктивно сочетали лабораторные и полевые исследования, например, Теодор Шнейрла, изучавший муравьев в диких африканских тропиках и в оборудованных по последнему слову техники экспериментальных лабиринтах Нью-Йоркского музея естественной истории.

Во второй половине двадцатого века появились своего рода робинзоны полевой этологии. Я имею в виду таких одержимых исследователей, как канадец Фарли Моуэт, который поселился среди северных волков, по-волчьи метил территорию, питался полевками, залезал в логово к волчице с волчатами; как Джордж Шалер, «биографическим» методом исследовавший гиеновых собак и горных горилл, внедряясь в их стаи; как Джейн Лавик-Гуддол, долгое время жившая среди шимпанзе. Свидетельства их уникальны, и, если мы от них вдруг откажемся, целые пласты жизни самых интересных видов животных полностью исчезнут из нашего поля зрения.

II. Цирцея прекрасна

§ 46

Словно коснувшись нас волшебным жезлом, этологи перевернули наши взгляды на животный мир. В области теории поведения они сделали то, что Дарвин совершил в теории естественного отбора. Оказалось, что, чуть ли не каждый день наблюдая, скажем, галок, ворон и голубей, мы почти ничего о них не знали; не подозревали о загадочных цивилизациях муравьев и термитов, о мафиозных группировках и клановых разборках крыс и мышей; давно уже поэтизировав «лебединую песнь», мы не представляли себе, что эта песня означает, насколько поведенчески и психически лебединые чувства похожи на нашу