Странствия клетчатых - Елена Владимировна Крыжановская

слишком прыгать, не ходить на руках. С силовыми трюками осторожней… Но выступать я смогу. Думаю, послезавтра выползу репетировать. Придётся Красильону обходиться без своего преданного слуги, мне сейчас нельзя слишком низко кланяться. Постараюсь отыгрывать как-нибудь иначе. И тебе придётся стать кем-то ещё заметным, кроме школяра. Нужно залатать дыры в представлениях. Хотя бы первое время, пока я…

— Не думай о работе, нас много, справимся. Мне скоро уходить.

— Уже вечернее? — спохватился Жердин.

— Лежи спокойно, отдыхай. У тебя окно выходит на площадь, сцена как раз под ним. Открыть?

— Угу. Хочу слышать аплодисменты.

— Тебе это не вредно? Голова, наверно, болит от шума?

— Трещит, как с похмелья. Даже сесть не могу, сразу проваливаюсь, не то, что встать. Но слышать вас мне — лекарство. Дай капли, уже время.

— Сколько?

— Двадцать. — Жердин глотнул воду с горькой настойкой, подождал и запил глотком чистой воды. — Когда мы едем?

— Вроде, завтра утром. Папаша не решил ещё. Может быть…

— Кровать, под которой нет колёс, ничерта не лечит, — жестко ответил Жердин. — Ради меня задерживаться не надо, я как раз хочу быть подальше от города. Попроси завтра пораньше, ладно?

— Я скажу, — кивнул Новит и посмотрел в окно. — Всё, мне пора. Веда уже на сцене.

— Удачи, — Жердин прикрыл глаза, прислушиваясь к голосу Солнечной площади.

*****

Утром, едва открыли ворота, театральный фургон выкатился за стены города, в чистое поле. Актеры, в основном, шли пешком, кутаясь в плащи от неласковой утренней сырости. В городе она не чувствуется совсем, холод отступил, пока собирали фургон и укладывали вещи, но теперь вернулся. Солнце ещё не поднялось.

Новит поёжился, потёр щеки, плечи и всё-таки спрятался в фургон.

Жердин ехал сейчас в средней части, на настоящей походной кровати с мягким тростниковым матрацем, что обычно считал для себя излишней роскошью. Веричи и Смея постоянно были рядом, заботились о раненом, меняли холодный компресс на лбу. После того, как чуть утихла огненная пульсация в затылке, крайняя слабость и бледность прошла, но поднялась температура. Жердин уверял, что с такими сёстрами чувствует себя отлично, как в раю. Однако приходу новенького обрадовался. Новит пожал ему руку, отметив прибавление сил:

— Девочки, вы идите, поешьте. Я посижу с ним.

— Да уж, твой приятель за эти дни наелся заботы и внимания на год вперед, — фыркнула Смея. — Хотя в нежных ручках Веричи любой не прочь поболеть, верно?

— Только ты не забудь, выпей настойку, — напомнила Веричи, набросив теплую шаль. — Новит, можешь подогреть ему чай с мёдом на маленькой горелке, но больше ничего не давай.

— Идите уже, идите, — махнул им Жердин. — Сами разберемся. Знаешь, брат, они только прикидываются строгими, на самом деле волнуются, я вижу. Приятно, что меня ценят! По правде сказать, мне часто достаётся. Но редко все действительно жалеют. Уж и не помню, когда обо мне так волновались? Разве что в детстве, когда я умирал… Приятное воспоминание!

— Приятно умирать? — Новиту показалось, он не так понял или у раненого начался бред от сотрясения мозга. Но смешок Смеи вернул всё на свои места.

— Знаю эту историю. Он мог сказать иначе: когда его спасли от голода и холода в трактире. Может, он бы и умер, но с Жердином так носились, что ему резко понравилось жить! — Красотка обернулась к раненому: — Желаешь повторить этот спектакль на «бис»?

— Не получится, — цокнул языком Жердин. — Я больше не милое дитя и моей жизни в сущности ничего не грозит. Кроме ваших жестоких насмешек. Оставьте нас с другом, который не будет меня колоть змеиным жалом в каждом слове.

— Красиво, — одобрила Веричи. — Запомни для сцены.

Жердин демонстративно застонал, упрекая девчонку в бесчувствии. И ведь это не Смея, а младшенькая! Вот вам и чистый ангел!

— Ну как ты? — Новит не скрывал тревоги, когда они остались вдвоём.

— Жить буду.

— Прости, я всё равно не понимаю… Не хочу думать, но это меня грызёт всё время. Не вижу разумной причины, почему актёров многие ненавидят? Может, это не ненависть, а что-то… Желание нападать на безоружных? Мы кажемся лёгкой добычей? Или это зависть? Зрители превозносят актёров, но в толпе всегда есть те, кто мечтают увидеть наше изгнание? Равновесие любви и ненависти?

— Это как раз вполне… — с трудом выговорил Жердин.

— Только не говори «нормально»!

— Нет, не нормально, но легко объяснимо. Мы стоим над толпой, на виду, нам многое позволено. У нас есть власть задевать сердца… Естественно, тем, кто чувствует себя в чем-то обделённым, униженным, хочется в ответ унизить любимцев публики. Хотя бы в самом простом. Обвинить в краже. Не дать поесть. Ударить по лицу. Обозвать как-нибудь. Что ещё они могут?

— Убить, — тихо ответил Новит. — Если это месть униженных завистников, они пойдут на всё. Я даже думать не могу спокойно, что это… не хочу сказать «обычно», но часто случается. Потому что таких среди «благопристойных» много. Это наша вина или их? Не понимаю. Я посмотрел на них вблизи, они самые обычные, таких тысячи. В них словно кто-то поворачивает рычаг давления, и тогда они светятся ненавистью. А в другое время — ничем не отличаются от нормальных. Но в них сидит желание ударить, укусить. Я не могу позволить этому остаться безнаказанным, — голос новичка дрожал от ярости, кулаки сжались. Жердин бледно улыбнулся:

— А ты оставил?.. Позволил?.. Чего ж тебе ещё? Моё слишком хрупкое здоровье не выдерживает таких длинных речей и важной роли. Будь другом, поговори об этом с кем-нибудь другим. Пожалуйста… Меня сейчас мировые проблемы не волнуют.

— Прости, брат, больше не буду. Ты лежи, набирайся сил. Скоро всё пройдёт. И голова будет, как новенькая. Хоть снова… — Новит красноречиво постучал себя по лбу.

— О! Другое дело, — одобрил раненный артист. — Умеешь успокоить, когда стараешься. Тоже иди гуляй. Мне хорошо, скучно не будет, я хочу спать…

— Держись, мы рядом, — Новит потрепал друга по руке, вышел и спрыгнул с задней платформы. Все, кроме Старика, который правил лошадкой, и Веды, беседующей с ним, шли пешком рядом с фургоном.

— Как там, сынок? — спросил Папаша Баро.

— Нормально. Будет жить, — беззаботно ответил Новит. — Мы ему надоели, прогнал всех, спать мешаем.

— Я вот что хочу… ты достаточно долго с нами выступал, сынок, все долги давно закрыл. Ты свободен. Самое время решать, уйти или остаться.

— Уноси ноги, пока можешь, — более определённо высказался Крас. — Пока ещё не поздно. Ты уже всё понял про нашу жизнь. Другой не будет.

— Другую жизнь я видел, — сдержанно ответил Новит. — Я сам не знаю, почему, но ваша — лучше. Вы