Город пробужденный - Богуслав Суйковский

— У меня кровь закипает, как подумаю, сколько на нас наживутся портовые города! Ах, эти своего не упустят!

— О, и на это найдется управа. Деньги остаются в наших руках, а это главное.

— Достопочтенный господин, — номенклатор просунул голову и доложил вполголоса, — прибыл гонец с площади Ганнона.

— Пусть войдет и говорит, — решил Сихарб, взглянув на гостя. В этом вопросе их интересы совпадали, так что пусть слушает.

— Достопочтенный господин! — вольноотпущенник низко поклонился и быстро доложил: — На площади толпы и великое волнение. Очень трудно поддерживать порядок. Народ уже знает, с какими требованиями прибыло римское посольство. Когда суффет Гасдрубал говорил, призывая к благоразумию, его часто и громко перебивали.

— Перебивали? А Абсасом и его люди?

— О, они делают что могут. Поддакивают суффету, кричат, как их научили, но сегодня это уже мало помогает. Нескольких из них толпа даже избила. Стоящие рядом велят им молчать или бьют по головам.

— Можешь идти. Жду новых вестей, — с виду спокойно произнес Сихарб, но после ухода вольноотпущенника они с Бомилькаром встревоженно переглянулись. Народ в столь важном деле не позволяет вести себя туда, куда хотят правители. А значит, еще могут быть неожиданности.

***

— Достопочтенный Геркх, верховный жрец Мелькарта, — объявил жрец, и Лабиту, нервно шагавшая по атриуму, внезапно остановилась и взглянула, словно очнувшись от глубокой задумчивости.

— О! Введи его сюда.

Они поспешно, но довольно дружелюбно поприветствовали друг друга. Между их храмами не было ни соперничества, ни зависти, ибо они окормляли совершенно разные круги верующих и не мешали друг другу. У Мелькарта, бога моря, были последователи среди моряков и рыбаков, а у Танит — преимущественно среди женщин.

— И что ты на это скажешь, пречистая? — с порога спросил Геркх. — Каково твое мнение?

— О чем ты говоришь, достопочтенный?

— Ну, о всей этой ситуации. Это посольство, эти требования. Ах, как подумаю… Но ведь это невозможно. Они просто пугают. Мир еще не видел такого, чтобы покинуть город и со всем народом отправиться в изгнание!

— Они позволяют нам возвести новый город, и притом где мы захотим, — с горечью произнесла Лабиту.

— Да, позволяют. Но не ближе восьмидесяти стадиев от моря. Мы, карфагеняне, мы, потомки финикийских мореходов, мы, чье величие выросло из моря, должны жить вдали от берега!

— Римлянам ведь того и надо!

Геркх вспылил.

— Да, им! Но нам? Как может существовать культ Мелькарта, если мы перестанем быть морской державой? А без его могущественного покровительства нам грозит гибель!

Геркх подошел ближе и зашептал:

— Слушай, пречистая. Твои люди на площади Ганнона? Они хорошо наставлены? Они надежны? Ты ведь, я думаю, знаешь, что тебе грозит?

Лабиту залилась густым румянцем и с явным ужасом взглянула на гостя.

— Мне? Что мне может грозить? О чем ты думаешь, достопочтенный?

Геркх заметил ее смятение и удивился, хоть и не показал виду. Что так напугало Лабиту? Это не тревога и не волнение из-за римских требований. Это нечто большее, нечто, что касается ее лично. Но что? Тайно торговала, опустошила сокровищницу?

Он заговорил тихо, понизив голос до таинственного шепота.

— Ничто не скроется, святейшая.

«Боги! Он не назвал меня пречистой! Он что-то знает! Но откуда, как? Замуруют, заживо замуруют!» — с отчаянием подумала Лабиту, сжимая руки. Геркх, хоть и делал вид, что не смотрит на нее, заметил ее волнение и продолжал, осторожно кружа:

— Боги знают все и карают! Иногда они терпеливо ждут… Виновный забудет, уже думает, что в безопасности… Но ты это и сама знаешь, Лабиту. И ты знаешь, чем тебе грозит перенос города. Сихарб открыто заявляет, что Танит плохо защищала свой город и что на новом месте покровителем должен стать Молох. И что тогда? Все жертвы — его храму, а Танит — лишь цветы.

Он увидел облегчение на лице жрицы и подумал: «Это что-то другое». Но продолжал:

— Если народ воспротивится, суффеты и Советы должны будут уступить. Они должны будут отвергнуть требования Рима, не согласиться. Как можно покинуть свой город? Кладбища отцов и дедов? Слушай, пречистая, мы должны действовать вместе. Твой интерес — тот же, что и мой. Народ на площади. А они хотят уступить и принять эти неслыханные условия. Им Рим покроет убытки. Они сейчас продают город, продают наши храмы, продают народ. Лабиту, я послал туда кого мог. И ты должна. Каждая минута дорога.

— Мне некого послать, — почти простонала Лабиту. — Жрецы — скопцы. Ни один не возьмет слова. Моим жрицам говорить не дозволено. Разве что… разве что я сама.

Геркх решил быстро.

— Это хорошая мысль! Это лучшая мысль! Иди! Народ тебя знает и почитает. Когда ты заговоришь, половина пойдет за тобой. Иди, пречистая, и говори смело. Требования Рима должны быть отвергнуты!

21

Когда второй по счету гонец доносил Сихарбу, что люди Абсасома начинают брать верх, что кричат они все смелее, а собравшиеся уже не так яростно выступают против них, — ситуация на площади Ганнона внезапно изменилась.

На главной трибуне появилась жрица Лабиту и с мгновение прислушивалась. Говорил как раз геронт Гимилькар, призывая к спасительному благоразумию, а следовательно, к принятию требований Рима, столь тяжких, столь мучительных, но все же понятных.

— Мы сами виноваты! — взывал он, а охрипшие глашатаи выкрикивали его слова в разных концах площади, и слово «виноваты» на мгновение разнеслось со всех сторон. — Не нужно было воевать с Масиниссой! Нам не было дозволено! Но рошеш шалишим предстал перед вами в сияющих доспехах, и громко кричал, и обещал, и что постановило народное собрание? Войну с Нумидией! Рим теперь разгневан и карает! Карает справедливо! Теперь уже нет выхода! Тот, кто отдал оружие, машины и флот, должен слушать дальнейшие приказы! А кто это постановил? Народное собрание! Вы сами!

— Неправда! Я возражал!

— Я даже не знал о собрании!

— Меня не было!

— Своих людей, подкупленных, вы подослали!

— Это не было народное собрание! Не было ни жертв в храмах, ни гаданий!

Отовсюду поднялись возражения. Абсасом, стоявший на своем обычном месте, на большом валуне сбоку от площади, откуда его было хорошо видно,