Город пробужденный - Богуслав Суйковский

содержать войско. Правда, не будет больше дани от других городов и племен, может, за продовольствие придется платить дороже, но все равно экономия будет. Содержать будут только рабдухов, таможенников, стражу в храмах. Мы сможем спокойно торговать.

— Вот именно, как же, позволят пираты спокойно торговать, — перебил Кадмос. — Их вождь, Тридон, поклялся отомстить Карфагену. Я знаю, потому что сегодня утром я прыгнул в море с его галеры!

— Кадмос! — крикнул кто-то рядом, и одна из темных фигур начала к нему проталкиваться. — О, Кадмос! Слава богине! Ты вернулся! О, любимый!

Кто-то рассмеялся, кто-то резко бросил:

— Идите любиться в другое место, а здесь не мешайте!

Но они не слышали ничего, не видели никого, только друг друга. Кадмос схватил Керизу за обе руки и притянул к себе, с радостью глядя ей в глаза. Никто из них не заметил, как они оказались за площадью, в тишине уснувших улочек.

— Ты вернулся! О богиня, благодарю тебя! — воскликнула Кериза, но это напомнило Кадмосу слова Стратоники и его собственные мысли.

Он забыл о пиратах, о новостях, о чем-то возбужденно говорившем Лестеросе, об угрозе, нависшей над городом. Все было неважно, его мучила лишь одна мысль: ходила ли Кериза в священную ночь в рощу.

— Кериза, Стратоника наговорила на тебя… Ты… ты и вправду ходила в священную ночь в храм?

«Пусть она скажет „нет“! — думал он, желая этого всей душой, почти молясь. — Пусть скажет „нет“! Я поверю! Не нужно доказательств! Ее слово… лишь одно ее слово!»

Она не стала отрицать. Не пыталась высвободить руки из его ладоней, не опустила глаз. Они стояли на пустой, темной улочке, но как раз в этот миг из-за высокой крыши храма бога Таммуза выплыла луна и осветила поднятое кверху лицо девушки.

Она ответила тихо, ясным, спокойным голосом:

— Ходила. Стратоника сама меня отвела.

— Зачем? Всеми богами преисподней! Зачем ты туда…

Он отпустил ее руки и принялся нервно смеяться.

— Я там молилась, — серьезно прервала его Кериза, хотя было видно, что она побледнела. — Ты должен мне верить! Я только молилась. Великая жрица Лабиту дала мне облачение жрицы и велела горячо, горячо молиться. И тогда мне казалось, что я вижу тебя, что слышу твои шаги. Но это было наваждение. А потом жрец проводил меня до самых ворот. Это все. Ты должен мне верить! Я принесла в жертву богине белого голубя. Больше ничего! О, Кадмос, все было именно так!

— Не верю! Туника у тебя была порвана! Стратоника говорила! О, я вас знаю, подлые девки! Под видом жертвы богине — ночь разврата! Много таких! Известно! Но ты, ты, Кериза, которая клялась ждать, которую я так…

— О, Кадмос, неужели ты мне не веришь? Даже когда я клянусь нашей любовью?

— Не верю! — выговорил Кадмос и, сжав кулаки, отвернулся.

О, если бы в эту минуту появились какие-нибудь надменные ливийцы, или подвыпившие моряки, или хотя бы патруль рабдухов — кто угодно, лишь бы можно было броситься на них и биться до тех пор, пока не выйдет вся эта жгучая, удушающая злость!

— О, единственный мой, ты так взволнован. Послушай. Я… я дам тебе доказательство.

— Доказательство? Какое же ты можешь дать доказательство?

Кадмос повернулся к Керизе. Он увидел, что она медленно опускает голову, предварительно закрыв глаза. Но голос ее оставался ясным и звонким, хотя и серьезным, почти суровым:

— Я дам доказательство, если хочешь… Я пойду сейчас же с тобой в твою каморку…

20

Кадмос правил рулем, полный радости. Не случилось ничего из того, что предрекали зеваки, провожавшие их из порта, и чего опасались угрюмо молчавшие Идибаал и Зарксас. Присутствие женщины на лодке не навлекло ни бури, ни нумидийских галер, не привело ни к разрыву сетей, ни к плохому улову. Напротив, улов был очень хорошим, погода держалась, а ветер, словно по заказу, подул с востока и быстро нес их к порту, избавляя от работы веслами.

Кериза держалась превосходно, не боялась, не страдала морской болезнью и даже отважно помогала.

Поэтому возвращались они в добром настроении. Забыли даже о том возбуждении, что царило в Карфагене, когда они отплывали. Ходили ведь слухи, что снова прибыло новое римское посольство. А это могло означать лишь новые требования и новые хлопоты. Хотя ревнители проримской партии и уверяли, что посольство, наверняка, захочет лишь проверить, отдал ли Карфаген оружие. Пусть проверяют. Пусть обходят стены, осматривают склады, порты. Нигде ни одной машины, ни одной галеры, ни одного меча или щита! Пусть увидят! Люди спокойны, люди работают как ни в чем не бывало, Карфаген не помышляет о смуте!

Уже по виду порта рыбаки поняли, что все же что-то случилось. Их встретила пустота и зловещая тишина. Правда, галеры богатых купцов все еще бороздили где-то далеко море, но в последние дни в порту началось оживление. Приходили суда из Утики, из Гиппона, даже из захваченных Масиниссой портов на восточном побережье, оживала торговля, суетились рыбаки, потому что цены на рыбу были превосходные.

Теперь же в море виднелись лишь две галеры, они быстро шли в сторону мыса Камарт, а значит, направлялись, верно, в Утику, а в самом порту было пусто. Лишь маленький, лет двенадцати, мальчишка сидел на мотках старых канатов и жевал листья малабатра — обычное лакомство подростков.

Ленивым движением он поймал брошенный с лодки канат и умело закрепил его за торчащий из набережной валун. Сплюнул сквозь зубы, поправил пояс, вытащил из-за хламиды новый лист и с усердием принялся его жевать, разглядывая рыбаков.

Кадмос знал мальчишку, поэтому спросил:

— Эй, Фали, что опять случилось? Где люди?

— Где им быть? На площади Ганнона. Народное собрание. Орут там уже с самого утра.

— А ты? — подшутил Зарксас, глядя на серьезное, хоть и презрительное лицо мальчишки. — Без тебя совещаются? Как же так?

— Пхи! — мальчишка снова сплюнул. — Я тут свою девчонку жду. Не могу ее подвести.

Кериза легко спрыгнула на берег и улыбнулась сорванцу.

— Девчонку? Это хорошо, что ты держишь слово. А что будет, если она не придет?

Кадмос, привязав лодку, тоже выскочил на берег и поспешно подошел.

— Ты говорил, Фали, о каком-то собрании? Когда объявили? Что случилось?

— Когда? — Мальчишка сплюнул и ответил: — Да на рассвете. Из всех храмов начали трубить